Бьёрн Ларссон - Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества Страница 28

— Ты мне очень нравишься, Джон, — произнёс Данн. — Похоже, Элайза разделяет мои чувства. Но я не виноват, что спас тебе жизнь. Я бы сделал это с любым другим.

— Даже с комендантом Уоррендером, — прервал его я.

— Даже с капитаном Уилкинсоном, — подхватил он.

Разумеется, я подумал, что ослышался.

— Тебе не нужно ни понимать это, ни испытывать ко мне благодарность, — продолжал Данн. — Речь у нас теперь о другом. Мы приютили тебя и позаботились о тебе. Ты, Джон, привлекателен для всех, как бы к этому ни относился ты сам. Ты согласился стать моим компаньоном, а моя дочь, пропади всё пропадом, кажется, не прочь сделать тебя моим зятем. Это всем известно. А ты берёшь и ставишь всё это на карту, крича, что ты Джон Сильвер, и не думая о том, что капитану Уилкинсону только того и надобно. Мне казалось, ты должен лучше шевелить мозгами.

— Да я просто брякнул, что мне пришло в голову.

— Вот именно. А как ты думаешь, что будет, если выяснится, что мы с Элайзой прячем у себя бунтовщика?

Я не отвечал. Мне нечего было сказать ни в свою защиту, ни против себя. Я ведь выкрикнул офицеру своё имя, только чтобы почувствовать под крылом воздух, снова стать самим собой, не более того.

— Нас могут повесить, — закончил Данн. — Заодно с тобой.

— Значит, мы одной верёвочкой повязаны, — заметил я. — К счастью или к несчастью.

— Скорее уж к несчастью, — сказала Элайза.

Чуть погодя, в постели, она безжалостно использовала меня так долго, словно пришёл наш последний час. В конце концов я запросил пощады.

— Пощады? — удивилась она. — Ты, здоровый, крепкий мужик, который один противостоит всему свету, просишь пощады? Да известно ли тебе, что значит это слово?

— Сейчас оно значит, что я больше не могу.

Элайза грустно рассмеялась. Никогда ещё я не слышал у неё такого смеха.

— Ты больше не можешь! — презрительно и в то же время печально повторила она. — Очень надеюсь, Джон Сильвер, что когда-нибудь тебе действительно придётся стоять на коленях и просить пощады. По-людски.

— А теперь я кто, не человек?

Элайза не ответила. Я растерялся. Почему она прямо не говорит, что имеет в виду? Так, как делала всегда? Хуже того, она заплакала.

— Да что с тобой творится? — спросил я. — Признаю, я поступил в крепости опрометчиво. Но это в моём духе. Разве я не потому и приглянулся тебе? А если ты хочешь, чтоб я убрался отсюда и оставил вас с Данном в покое, могла бы так и сказать, а не разводить нюни.

Эти слова едва ли пошли на пользу, потому что Элайза заплакала горше прежнего.

— Ты можешь объяснить, в чём дело? — допытывался я.

— Могу, — наконец пробормотала она. — В том, что ты ничего не понимаешь.

На другой день мы взяли курс на Францию. По выходе в море Данн и Элайза, казалось, вздохнули с облечением, и лишь мимолётные взгляды иногда напоминали о вчерашнем. Мы шли при попутном ветре, и «Дейна» неслась на всех парусах. В разлетавшейся по сторонам пене виднелись радуги. Солнце сверкало и плескалось в красной парусине. Воздух очистил меня и моих спутников от недовольства и разногласий; так, во всяком случае, считал я.

Вне пределов видимости с острова Уэссана мы легли в дрейф, пока не опустилась излюбленная контрабандистами темнота, затем под покровом ночи проникли через узкую горловину на рейд Бреста и, не заходя в порт, поднялись вверх по течению реки Он, где стали на якорь как можно ближе к Шатолену — дальше мы пройти побоялись из-за прилива. Не успело взойти солнце, а мы уже подняли на корме французский флаг.

— Подумать только, — сказал Данн, — что многие позволяют ввести себя в заблуждение подобным пустяком. А ведь большинство, в особенности представители властей, так верят в свой флаг, что им и в голову не приходит, что люди вроде нас меняют флаги по собственной прихоти.

Мы на шлюпке отправились в Шатолен, пользуясь приливом, чтобы не грести, в общем, устроили себе воскресную прогулку. В городе мы зашли в таверну «Петух», и Элайза заказала красного вина на всех пятерых, потому что с нами были двое постоянных помощников Данна: один — Эдвард Ингленд, который, несмотря на свою дурацкую фамилию, с младых ногтей был ирландцем, и второй — наполовину француз, как выяснилось впоследствии, отпрыск французской шлюхи (право слово, я ничего не имею против шлюх) и одного козла неясного происхождения. Сего отпрыска звали Девалем. В ту пору я понятия не имел, какую роль этим двум господам предстоит сыграть в моей богатой событиями жизни.

Во всяком случае, мы попали в весёлую компанию. У Данна и Элайзы оказалось тут полно знакомств, завязанных во время предыдущих поездок: жилистые розовощёкие и шумливые бретонцы, которых отнюдь нельзя было упрекнуть в плохом настроении. Они без проволочек заключали сделки, скрепляя их рукопожатием под звуки откупориваемых бутылок и под устрицы, которые они громко — со смаком — проглатывали. Они подтрунивали и издевались над всеми кто имел хоть малейшую власть в этом мире, и шутки их были не менее колкими, чем у моряков, только гораздо смешнее. Они травили байки про то, как с помощью хитроумных и рискованных манёвров заманивают на мель сторожевые суда. Чего только я не наслушался об их захватывающих приключениях и нескрываемом презрении к смерти, хотя я выхватывал из этих рассказов лишь крохи, которые растолковывали на доступном для меня языке Элайза, Данн, а иногда даже Деваль!

Мы погрузили в трюм коньяк и с отливом проскользнули мимо арсеналов Бреста, вышли проливом Фур к востоку от Уэссана и пошли вверх по течению другой реки, Абер-Врах. Между тем рассвело, и нашим взорам предстал фарватер, по которому нас вёл Данн. Вокруг были сплошь скалы, шхеры, островки, мели и рифы, большая часть которых с приливом пряталась под воду. Моим слезящимся от усталости глазам казалось чудом, что мы ещё живы, но Данн ночь за ночью доказывал, что полагается вовсе не на провидение. Ему хватало неяркого лунного света или одних звёзд, а также показаний компаса, лота и лага.

— Где это ты так насобачился водить судно? — восхищённо спросил я на четвёртую ночь, когда мы пробирались к реке Трие через водовороты прибоя, среди наступавших со всех сторон опасных бурунов. — Наверняка есть более простые способы зарабатывать на хлеб насущный.

— Во-первых, хорошо бы хватало и на масло, — отвечал Данн. — А во-вторых, это для меня ещё и развлечение.

Я понял, что он прав. Подобная жизнь в самом деле стоила усилий. Она содержала в себе азарт и приключения, хитрость и обман, сплошные шутки и почти ничего серьёзного, кроме погоды и ветров… и никаких особых убеждений, кроме стремления вернуться домой целым и невредимым и к тому же зашибить какую-никакую деньгу. Я впервые в жизни ощутил себя свободным, стал кузнецом своего счастья. Упускать такую возможность я не собирался, а потому работал, как вол, чтобы сделаться на судне незаменимым. Я брал на себя по две вахты, только бы побыть рядом с Данном, когда тот стоял за штурвалом в узких проходах, или с Инглендом, когда тот вёл «Дейну» в более дальний путь, и поучиться у них мореходному делу.