Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов Страница 28

– Об чём травите, бичи? Мне непонятно.

– А нам, – я спросил, – думаешь, понятно?

Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через планширь. Чайка тут же спикировала и взмыла – с обиженным криком.

– В таких ситуациях одному списываться надо, – сказал Шурка. Советую от души.

– Пускай он, – говорю.

Бондарь ухмыльнулся и смолчал.

А салаги – я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:

– …потому что природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы ещё будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: «Не смотреть на море». Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней накреняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устаёт вестибулярный аппарат. И всё время хочется за что-нибудь схватиться.

– Всё ясно, – Алик говорит, – и свежее дыхание пассата холодит нам кожу!..

Ушли довольные. Только всё за что-нибудь да хватались. А я стал на их место – интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел, смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так ещё ходить разучишься.

3

– Смысл жизни ищут, – сказал я «деду». – Не иначе.

Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.

– Так, значит? – сказал «дед». – Ты-то уже бросил его искать?

– Оставил покамест. На период лова.

– И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а – брюзжишь. Стареешь ты, что ли?

– Может, и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли…

– Так это же прекрасно, Алексеич! Начитались и – пошли. Другой и начитается, а не пойдёт. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодёжь должна пойти, я на неё сильно надеюсь. Моё-то поколение – страшно подумать: кто голову сложил, кто руки-ноги на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял ни за что, как я. Да и кого не тронуло – тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь – ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, всё пощупать хотят. Такой-то дурью пробавляться – лучше, чем с девками по броду шастать.

Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силён, ни он.

– А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!

– Ну, это от тебя не уйдёт. Поплыли?

Мы допили, поглядели в пустые кружки. «Дед» закряхтел, будто с досады, опустил окошко и выкинул бутылку. Она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.

– Теперь у нас по плану трезвость, – сказал «дед». – До апреля.

Он локтем опёрся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или ещё какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт – то ровно он лопотал в студёной глубине, а то вдруг взборматывал и шлёпал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг – о Лиле. С каждым оборотом всё дальше я от неё, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на неё. Ну, не пришла к отходу… Мало ли отчего не приходят? Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она всё слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.

– А с этой что… не сложилось у вас? – вдруг спросил «дед». Я чуть не вздрогнул. – Которую в «Арктике» ждал.

– Почему не сложилось?

– Я так спрашиваю. Ты её, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.

– Ничего я не высматривал.

«Дед» не ответил. Но мне хотелось, чтоб он ещё спросил. Жалко, что я его так сразу осёк.

– Понимаешь, «дед», она вообще-то не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь – нет?

«Дед» слушал меня и морщился от ветра. Потом сказал:

– Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.

– Есть разница?

– А ты не чувствуешь? Всё это чепуха собачья: обещала – не обещала, обязана – не обязана. Бабская терминология, ты меня прости.

– Когда тебя твоя ждала – столько-то лет, ты считал – обязана?

– Нет. Не считал.

– Но всё же надеялся?

Он помотал головой, глядя всё туда же, в темноту.

– Тоже бабская терминология: надеялся – не надеялся. Всё не те слова, понимаешь? Я умер тогда. И она меня похоронила. А встретились – уже вроде как после смерти. Вот, примерно, в таких терминах…

– Ты кержак, «дед». Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, всё выпили.

– Потерпи, – сказал «дед». – Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?

Я вот о чём подумал – хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмём наших женщин и увезём их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из брёвен. Я бы только мать ещё забрал из города, сколько же ей одной вековать! И нам бы так славно жилось, кто нам ещё нужен! А работа везде найдётся. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалёку. Или – на дебаркадере. А совсем бы хорошо – мы с «дедом» устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боёв, братские могилы. «Дед» – и за капитана, и у машины, а я – концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать – я столько ещё не успел! Хотя я и так чего навидался. «Дед» бы ещё увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей делать не будут… Почему это всё – нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до чёрта лысого. Только вот чего я хочу – не знаю. Я так всё могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она её с кем-нибудь другим начнёт. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг