Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов Страница 29

– «Дед», я пойду, пожалуй.

Он засуетился, достал из шкафика книжку и сунул мне. Потом отобрал, надел на нос очки в железной оправке. Книжка была – «Судовые двигатели».

– Мы уж тут говорили, – сказал «дед», отчего-то смущаясь. Перелистнул пару страниц. – Первую главку одолеешь – дальше само пойдёт. Что неясно, я тебе на нашем дизеле объясню.

– Добро, – я её сунул под куртку, – почитаем обязательно.

– До порта ты помалу весь курс пройдёшь. А на берегу экзамен сдадим, в следующий рейс пойдёшь у меня мотористом.

– В следующий! Тебя же – на пенсию.

– Ну, может быть, и нет. Всё, знаешь, вилами по воде…

Я вышел, стал под рубкой. Вода поблёскивала, как чешуя, переливалась от носовой струи, и далеко-далеко, за тридевятью морями, мерцали огоньки на Лофотенах. Воздух был дикий, пьяный, как спирт. А как бы это знать, я подумал, когда же он наступает, тот день, что ты вдруг видишь – всё поздно, жизнь прозёвана? Хоть бы за год раньше это почувствовать. «Дед», пожалуй, и не дождётся, когда я это почувствую, он скоро и вправду станет дедом, хоть у него внуков и нет. И сыновей нет. Не считать же меня, охламона. Как-то он мне сказал: «Молодые были – не о том думали. Не знали, что и двух годков не пройдёт, как всё грянет. А потом – сразу пожилые стали. И уже не о том думали». Так у него-то всё-таки был рубеж – и какой! А у меня он где, этот рубеж?

Крайнее окно в рубке было опущено, вахтенный штурман – третий – мурлыкал чего-то и кутался в доху. Смотрел на звёзды. А кто на руле – я не узнал, он снизу был освещён, из компаса, подбородок и ноздри в огне.

Я вдруг забацал сапожищами – чёрт знает, с какой стати, – запел гнусаво:

Теплоход в дальний рейс уп-плыва-ает…

Не уйти никуда от пр-р-ра-тя-анутых рук!

У люб-бви берегов не быв-ва-ает,

А у люб-бви не быв-вает р-р-разлук!

Штурман зачертыхался, врубил прожектор и жарил меня в спину, пока я не смылся в кап. А всё ж таки поднял я ему настроение, будет об чём посвистеть с рулевым.

В обоих кубриках не спали ещё. У соседей пиликала гармошка: «И только одна ты, одна виновата, что я до сих пор не женат…» Я хотел зайти – да там этот Ребров, бондарь, лучше на его территорию не заходить – пошёл сразу в наш. Тут были дела серьёзные – Шурка Чмырёв с Серёгой Фирстовым сидели за картами. Дрифтер всей тушей ёрзал по лавке, заглядывал то к одному, то к другому и хлопал себя по ляжкам. Истомился от раздвоения личности – игра ещё на равных шла, а он всегда за того, кто выигрывает.

Увидел меня – потянул носом.

– Ох! – говорит. – Коньячком запахло. Заходи, Сеня, быстрей и дверь закрой, а то жалко – развеет.

Шурка с Серёгой подняли головы, поглядели затуманенным взором и снова в карты.

– Сколько ж там звёздочек-то было? – спросил дрифтер. – Три или пять?

– Там уже ни одной.

Он вздохнул горестно.

– Жалко, я с кепом блат не завёл. Хорошо бывает к начальству в гости зайти.

Я стал снимать курточку, и тут выпала книжка. Я и забыл, что она за поясом. Он тут же на неё кинулся.

– «Судовые двигатели»… Ай, Сеня! Переквалифицироваться решил. По пьянке или всерьёз?

– Дай сюда.

Но у него отнимешь, он уже её за спину упрятал. Я полез в койку. Там зажёг плафончик и задёрнул занавеску. Тут же он её отдёрнул, засопел над ухом.

– Сень, подыши на меня. Что ж ты, эгоист такой, от общества укрываешься?

Невозможно на него озлиться. Я дохнул – он замурлыкал, зажмурился.

– Ах, какая жизнь настала! А за чей счёт пьёте, Сеня? Ты «деду» ставишь или он тебе? Я вот думаю – какой ему-то резон бича захмеливать?

– Отлипни! – сказал ему Шурка. – Ты сам крохобор, так тебе за всю твою биографию никто чекушки не выставит. А ты, земеля, чего стесняешься, двинь ему по клыкам.

– Играй, «по клыкам», – сказал Серёга.

Дрифтеру скучно стало, отдал мне книжку.

– Читай, Сеня, грызи науку. Зато уж потом!.. Галстук нацепил и лежи в каютке, ножки кверху, за тебя машина уродуется.

– Механики, они тоже для чего-то вахту стоят, – сказал Шурка.

– Конечно, не при коммунизме живём, надо ж хоть пальцем пошевелить. Маслица подлить, на манометр поглядеть. Но это только «уход» называется, а не «работа».

Шурка засмеялся.

– А механиков послушаешь – лучше палубной работы на всём пароходе нету. Палубные чем дышат? Диким воздухом. А механики? Соляркой, маслом горелым…

– Повару хорошо. С «юношей»[29], – Васька Буров высказался. – Они у плиты греются. В любой час пожрать могут.

– А ещё лучше радисту, – сказал Митрохин. – У него каюта отдельная на «голубятнике». Кто его там проверит – работает он или сачкует.

Дрифтер спросил у него грозно:

– Азбуку Морзе надо знать или не надо? Ты её когда-нибудь выучишь, заразу? Или – в передатчике разобраться. Лучше всего – штурманам. Вахту отстоял – и лежи.

– Тогда уж лучше кепу, – сказал Шурка.

– Башка! Кеп за всё отвечает. И за улов, и за аморальное разложение, и чтоб ты за борт не упал «по собственному желанию». Кеп рыбу ищет. А механики со штурманами – вот уж точно бездельники.

– Непонятно, – сказал Шурка. – Зачем ты дрифмейстером ходишь. Почему не механиком.

Дрифтер почесал в затылке, вздохнул.

– Так уж мне больше нравится. Я человек трудолюбимый.

– А я думал…

– Ты не думай, – сказал Серёга. – Ты играй.

Дрифтер опять к ним подсел переживать. А я открыл книжку: «Судовые двигатели служат основным или вспомогательным средством… Подразделяются на… Топливами для них являются…»

– Тишина, – дрифтер прошептал. – Читает!

Но я уже не читал, а смотрел в подволок – у меня над самым лицом. Потом я её закрыл аккуратно и положил под подушку. А вынул другую – Ричарда Олдингтона, «Рассказы». Я прочёл один, начал другой, но как-то он меня не забрал, этот Ричард Олдингтон. Всё какие-то рассуждения были, а дела не было. Сдуру я его взял. В судовой библиотеке у нас книжек восемьдесят, и каждый, конечно, хватает себе, какая потолще. Чтобы уж весь рейс одну читать. Разновесов не любят: всё, говорят, в башке перемешивается, кто там за кого замуж вышел. Я тоже себе не тоненькую отхватил, но я-то у этого Ричарда Олдингтона читал