Один - Николай Андреевич Внуков Страница 29

Короткова, сына завхоза нашей станции Петра Алексеевича. Васька был очень надежным человеком — спокойным и неболтливым. Если обещал что-нибудь, обязательно выполнял. Был постоянно готов к чему угодно. Если я звал его куда-нибудь, он собирался и шел со мной, не спрашивая куда. Если мне хотелось сгонять пару партий в шахматы, лучшего партнера было не отыскать. А как он умел рассказывать разные истории! Когда я потом шел на пересказанный им фильм, он казался мне не таким интересным, как в пересказе Васи. И если он звал меня, я тоже никогда не спрашивал куда и зачем. Знал, что зря не позовет.

И еще я дружил с Таней Нефедовой, дочерью машиниста нашего катера Федора Ивановича. Она жила в поселке океанологов с девяти лет и в любой лаборатории была своим человеком. Когда я с отцом и матерью приехал на станцию и пошел в поселковую школу, первый человек, с которым я познакомился, была Таня. Вернее, познакомился не я с ней, а она со мной. На второй день после уроков ко мне подошла маленькая черноволосая девчонка и спросила:

— Ты откуда?

— Из Ленинграда, — сказал я и в свою очередь спросил, откуда она.

— С Амура, — ответила девчонка. — Раньше мы жили в Хабаровске. Ты будешь рассказывать мне про Ленинград, хорошо?

— Что рассказывать? — растерялся я.

— Все, — сказала она. — Про музеи расскажешь. Про Зимний дворец. Про улицы. Про твой дом и пароходы. Про девочек и ребят твоего класса. А я тебе расскажу про Хабаровск и про Амур. И про Волочаевскую сопку, на вершине которой в царское время жил шаман — самый главный из всех шаманов. Он мог только подумать — и на Амуре останавливались баржи и рассыпались плоты.

— А кто это — шаман? — спросил я.

— Колдун, — сказала она. — Ты где живешь?

— Во втором бараке.

— Э, почти у пирса, — сказала она. — А мы в пятом, у гаража. Я к тебе сегодня приду.

Вечером она действительно пришла и заставила меня рассказывать про Невский проспект и про Зимний дворец.

— А какие картины в Зимнем дворце?

— Всякие, — сказал я.

— Ты хоть одну помнишь?

— Сто помню, — сказал я.

— Расскажи.

Я рассказал ей про мадонну с младенцем, а потом с ужасом убедился, что больше не помню ни одного полотна. Она сказала, что у меня плохая зрительная память и ее нужно развивать.

Она сама познакомилась с моими родителями и сказала, что им придется плавать на катере, который водит Федор Иванович.

— Он гоняет его от Шантар до Владивостока. Как уйдет в море, так на неделю. А то дней на десять.

— А ты остаешься с мамой? — спросила моя мать.

— Зачем с мамой? Одна. У меня нет мамы.

— Кто же тебе готовит обед?

— Что я, сама не умею? — сказала Таня. — Я могу все. Даже пироги печь. Мне отец деньги оставит, я и веду хозяйство.

Мои родители переглянулись, и я заметил, что мама бросила многозначительный взгляд на меня.

Когда Таня ушла, мама воскликнула:

— Поразительная самостоятельность в двенадцать лет! Прямо не верится. Эта Татьяна — настоящая маленькая женщина!

Через день Таня снова пришла и принесла большой рыбный пирог.

— Сама? — спросила мама.

— Сама. Папка пришел с моря. Я всегда пирог стряпаю, когда встречаю.

И снова мои отец и мать переглядывались, и отец сказал матери перед сном:

— Вот тебе дети восточной окраины Союза. Даже у тебя так вкусно не получается.

— Не получается, — согласилась мама. — Да я вообще плохо готовлю. Просто не представляю, что получится из Татьяны, например, в девятом классе.

Скоро Таня сделалась необходимым человеком в нашей семье. Когда Федора Ивановича не было дома, она проводила вечера у нас, помогала маме готовить, а после школы мы вместе делали домашние задания.

Во многих случаях, даже в решении арифметических задач, Татьяна оказывалась сообразительнее меня. Сначала меня это злило. Какая-то пигалица, а мальчишеские дела может делать лучше иного мальчишки! Но Таня никогда не заносилась. Все у нее выходило как бы случайно, она даже сама удивлялась, как это у нее выходит.

— Хозяйка, — говорил Федор Иванович. — Нигде не пропадет.

Мне нравилось, что Таня плавала ничем не хуже меня, любила походы в сопки, а в находкинском пионерлагере была единственной девчонкой, которая взяла все три приза: на соревнованиях по бегу, по умению стряпать и по быстроте разжигания костра. В шестом классе она уже сама себе шила платья и даже ухитрилась сшить джинсы ничем не хуже моих знаменитых «Ли».

А в седьмом она сразу здорово подросла и стала делать взрослую прическу. Смотрела на все вокруг немного прищуривая глаза, и это было так красиво, что я просто с ума сходил. А потом оказалось, что прищуривается она не нарочно, а оттого, что плохо видит вдаль. Мой отец посоветовал ей носить очки, но она отказалась.

— Я хочу стать художницей, — сказала она, — и близорукость мне даже помогает: я вижу все не детально, а обобщенно. А читаю я и без очков свободно.

Рисовала она очень хорошо, учителя говорили, что у нее прирожденный талант. И где только она находила время на все?

Мы как сдружились с самого начала, так крепко дружим и до сих пор. Отец говорил, что после смерти моей мамы Татьяна оказывает на меня благотворное женское влияние. Действительно, при Тане я чувствовал себя более взрослым, находчивым и умным, что ли.

Часто мы собирались втроем — Вася, Татьяна и я, — нам было хорошо вместе.

Эх, если бы сейчас Таня сидела со мной у костра!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Два дня я прожил в лесу.

Прошел его насквозь до северо-западного склона сопки.

Видел с высоты Форштевень. Но добраться до него с этой стороны я бы не смог: в конце леса путь преграждал распадок с такими обрывами, через которые могла перелететь только птица. Зато на краю распадка я нашел ключ с хорошей водой.

И все это время я поддерживал костер.

Однако как ни экономил еду, утром третьего дня продукты кончились. Новых добыть было негде. Пришлось возвращаться в бухту Кормы.

Перед уходом я построил новый костер — настоящую таежную нодью. Меня научил ее складывать Федор Иванович.

Нодья — удивительный костер. В нем горят любые сучья — и сухие, и сырые. Нодья сама себя сушит. Я наклонно вкопал в землю две гладкие жерди метра по полтора длиной. На жерди, как лестничные ступеньки, уложил друг на друга короткие сучья, предварительно обломав с них все ветки. Получилось что-то вроде наклонной стенки. Стенку расположил так,