Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря Страница 33

Заглядываю через борт. Оказывается, воздух просачивается сквозь многочисленные мелкие морщинки, разбегающиеся от перевязанного места разрыва наподобие корней, расходящихся от древесного ствола. Пробую законопатить их набивкой спальника, но сколько ни заталкиваю ее во все дыры, воздух все равно находит себе щелочку. Может быть, помогут мои старые обтрепанные губки? Пять часов я бьюсь над тем, чтобы наглухо запечатать все зазоры вокруг затычки, но всякий раз, как я берусь за помпу, на поверхность выскакивают пузырьки. Принимаюсь затыкать щели, но от этого пузырьки только увеличиваются и их становится все больше. Чтобы поддерживать в камере приемлемое давление, требуется каждые полчаса делать по пятьдесят качаний. А всего для обеспечения жизнеспособности «Резиновой уточки-III ежесуточно нужны будут три тысячи качаний. Два с лишним часа изматывающих упражнений; думаю, это примерно вдвое выше нынешнего предела моих возможностей. А когда на море разыграется шторм, то усилия придется, наверное, еще удвоить; разумеется, при условии, что моя заплата вообще устоит на месте. Это невозможно.

Отсюда до ближайшей суши еще около 600 миль, в лучшем случае тридцать четыре дня пути. Спущенная нижняя камера действует как плавучий якорь, замедляя дрейф «Уточки». После тяжелой работы под жарким солнцем, наглотавшись соли с ножа и веревок, которые мне приходится все это время держать в зубах, я испытываю чудовищную тяжесть. Все мышцы уже отказывают. Мне ни за что не выстоять еще тридцать четыре дня.

Лежа на спине, чувствую, как в очередной раз спускает камера. Пытаюсь немного отдохнуть и успокоиться. Может быть, между Бразилией и южным побережьем Соединенных Штатов тоже существует рекомендованная судовая трасса, где-нибудь милях в трехстах впереди. Но это все равно очень далеко. Если раньше вокруг был ад, то сейчас меня кинули в самое пекло.

Перебираю в уме различные инструменты и приспособления, которые сейчас бы мне здорово пригодились: иглы, парусную нить и какой-нибудь хороший клей; огромный клещевой зажим типа того, что применяется для остановки кровотечений; неплохо бы иметь что-то наподобие надувного баллона, который можно было бы вставить внутрь камеры и там надуть — но между мной и этими богатствами 120 лиг пути. А здесь мне приходит в голову лишь одно-единственное решение: заткнуть прорванную дыру пробкой и крепко ее обвязать. Как не хватает мне сейчас дружеского совета и слов ободрения, как оскудела моя изобретательность! Как нужна мне рука помощи, как жаждет милосердия моя измученная душа!

С юга на север проплывает гряда облаков. Я должен опередить непогоду. Вечером на угольно-черном небосклоне загорается бледным огнем лунная долька, похожая на дремлющий глаз, приоткрытый ровно настолько, чтобы бдительно следить за уснувшим морем. Укрепляю у себя на макушке фонарик, соорудив что-то вроде шахтерской каски. Все мое снаряжение привязано у наветренной стороны, чтобы не скатывалось под ноги. Заранее заготовленные куски шнура развешены по сушильным веревкам, откуда их можно легко снять одним движением руки. Склонившись носом над самой водой, я едва могу рассмотреть поврежденный участок. Мне очень не хочется совать руки в темную воду. Постепенно я распутываю и убираю клубок из шнура, напоминающий крысиное гнездо, и вытаскиваю пробку. Луч моего фонарика пронизывает тихую воду, на свет ко мне сплывается стайка рыбешек. Интересно, с какой глубины виден этот маленький маячок? Будет ли он привлекать сюда крупную рыбу? Приступаю к повторной установке пробки. Внезапно световой столб перекрывает огромная серая тень, она проскальзывает в нескольких дюймах от моих пальцев. Я как ошпаренный выдергиваю руки из воды. Акула, футов около десяти. Средняя. Она лениво описывает круг возле плота, на мгновение показывается над поверхностью и затем уходит вглубь. Несколько раз колю ее стрелой — с таким же успехом можно зубочисткой толкать гору. Она только лениво помахивает хвостом, словно вовсе и не почувствовав укола. Некоторое время ее не видно. Поднимаясь выше, лунное око будто просыпается и разгорается все ярче. Я возвращаюсь к прерванной работе. Загоняю пробку глубоко в пробоину, тщательно прижимаю ее шнуром, завожу виток, сильно обтягиваю, завожу следующий. Острые зубы! Руки мои катапультируются из воды. Должно быть, адреналин готов брызнуть изо всех пор моего трясущегося тела. Щелкаю кнопкой фонарика. Вокруг заплаты шустро крутится спинорог. Мои часы! Ну конечно же, все дело в их светящихся стрелках и циферблате. Спинорог, наверное, вообразил, что это какая-то съедобная штука. Отгоняю его прочь и снова опускаю руки в океан.

Из нижней камеры приходится выдавить все остатки воздуха, и только после этого мне удается присобрать вокруг пробки достаточное количество материала, чтобы охватить обвязкой внешние уголки ухмыляющейся пасти. Надежно установленная пробка укоротит внешнюю окружность плота не менее чем на четыре дюйма. Поэтому, когда щеки надуются, рот будет растягиваться, стремясь принять прежнюю форму. Моя заплата должна будет противостоять давлению два с половиной фунта на квадратный дюйм. Используя в качестве рычага собственное предплечье, а в качестве точки опоры — верхнюю камеру, я обтягиваю витки обвязки настолько туго, что шнур врезается мне в ладони, а мой «ручной» рычаг до мяса стирается о резину.

Но этого еще мало. Заплата травит воздух так быстро, что я не успеваю качать. Я настолько измотан, что мгновенно проваливаюсь в сон и сплю, погрузившись в зыбкое лоно своего судна.

20 марта,

день сорок четвертый

ПРОСЫПАЮСЬ Я НА ЗАРЕ, ГОТОВЫЙ ЕЩЕ РАЗ попытать счастья. Как я и ожидал, едва залатанная камера наполнилась воздухом, края пробоины растянулись и выползли из-под шнура. И тут же из дырки весело побежали пузырьки. Затыкаю эти сквозящие щели кусочками пенопласта и липкими шариками полупереваренной губки, а затем еще раз обвязываю шнуром пробку. В этот миг подо мною бесшумно скользнула серая туша с белыми отметинами на кончиках плавников. Гнусный океанский стервятник так и рыщет вокруг, кружит, подкарауливая добычу, выжидает своего часа.

Я заново перевязал свою острогу, с особым тщанием обтянув каждый виток, чтобы нельзя было ни вытащить стрелу из ружья, ни расшатать обвязку. В результате у меня получается великолепное прочное орудие. По возможности стараюсь поддеть им акулу, но она уклоняется в сторону или уходит в глубину, все время огибая мой плот и оставаясь за пределами досягаемости. Иногда я попадаю в нее, но она даже не замечает таких комариных укусов. Я продолжаю работать. Надеваю на пробку хомут из пенопласта и опять накачиваю камеру. С каждой складочки сложенного в беззубую гримасу рта срываются воздушные пузыри, сливаясь в сплошной поток. Каждые полчаса шестьдесят качаний, или мои ноги будут болтаться в воде, как сосиски, — ешь кому не лень! Меня это злит все больше и больше. Но вот зверюга приближается к самому борту. Поджидаю ее с искаженным ненавистью лицом. Приподнявшись как можно выше, обрушиваюсь на нее всем своим весом, целя острогой в горизонтальную линию, проходящую по ее боку и голове. Чувствительность этого места так велика, что акула способна воспринимать колебания воды, вызванные бьющейся раненой рыбой, на расстоянии свыше четверти мили. В мгновение ока со скоростью космического корабля из «Звездных войн», совершающего прыжок в гиперпространство, чудовище исчезает из вида.

Гнусный океанский стервятник так и рыщет вокруг, кружит, подкарауливая добычу, выжидает своего часа.

Пропускаю поверх заплаты кусок линя, который провожу между петельным ушком, предназначенным для крепления веревочного трапа, и леером. Натянув этот линь, можно приложить к заплате достаточно большое давление извне, благодаря чему утечка воздуха существенно ослабевает. Добавляю туда же еще пару жгутов. В результате этих усилий «Уточке» требуется уже всего сорок качаний каждые два часа, но сердитое шипение разыскивающих лазейку змей не смолкает ни на минуту.

Физический труд сжигает последнюю энергию, еще оставшуюся в ноющих мышцах, но ничего не поделаешь, приходится работать не покладая рук. Надо опять запустить опреснитель и подкрепить свои иссякающие силы. Сушеной рыбы больше совсем не осталось. Когда в перерывах между своими охотничьими вылазками ко мне подваливают дорады, я поджидаю их в полной боевой готовности. Дважды, проверив обвязки на остроге, занимаю боевую позицию. Однако моей энергии едва хватает на охотничью стойку, охота же совсем не ладится. Мои неуклюжие и неточные выпады только баламутят воду и распугивают дорад. Но вот, наконец, одна из них подходит достаточно близко. Громко ухнув, я колю копьем и попадаю рыбе в спину, но насквозь ее не пробиваю. Рыба с невероятной скоростью начинает вращаться во круг кончика стрелы и в какое-то мгновение, столь краткое, что я не успеваю даже перехватить обеими руками свое оружие, исчезает, а моему изумленному взору предстает винтовая нарезка на тупом конце гарпуна. Менее чем за две секунды рыбина начисто отвернула привинченный там наконечник и ушла вместе с ним. Кажется, дорады дождались своего часа, чтобы устроить мне испытание. И вот они уничтожили мое судно, потом лишили меня оружия и теперь издевательски надо мной смеются. Ах, если бы я был морским существом! Рыбам не надо применять интеллект или искусственные орудия. Они просто плавают, размножаются и умирают. Я испытываю благоговейное восхищение перед сложностью и совершенством окружающего меня мира, но слишком утомлен, чтобы оценить его по достоинству. Я ничего не чувствую кроме бессилия и подавленности. От слабости мне трудно шевельнуть рукой, однако надо. Работы предстоит больше, чем когда-либо раньше.