Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря Страница 34

Роюсь в мешке со снаряжением, выискиваю что-нибудь подходящее для нового наконечника. В одном из карманов мне попадается бойскаутский походный набор — нож, вилка и ложка из нержавеющей стали. Все эти годы он валялся у меня без дела, пока я не засунул его на всякий случай в аварийный мешок. Пожалуй, вилка или ножик сгодятся для наконечника. Прочнее всего вилка, ею вполне можно проткнуть спинорога. Но сначала я решил испробовать нож. Привязываю его к стержню стрелы за рукоятку, по возможности туго укладывая витки все того же белого шнура. В ноже есть два отверстия; через заднее я пропускаю один конец шнура и прикрепляю его к обвязке, держащей стрелу, а другой привязываю к рукоятке ружья. Теперь я его не потеряю, даже если он сорвется со стержня. Узкое лезвие, длиной в несколько дюймов, торчит на стреле вместо наконечника. Оно легко пружинит и гнется у меня в руках, и я сильно сомневаюсь, чтобы оно сослужило хорошую службу в охоте на дорад! Лучше я испытаю его для начала на спинорогах, хотя скорее всего слабенький кончик согнется, наткнувшись на их жесткую шкуру. Но спинороги держатся от меня подальше, словно зная, что я снова во всеоружии.

Наверное, настала пора пустить в ход лесу с крючком. Из морских уточек получится неплохая наживка, а их у меня развелось достаточно. Подтягиваю буксирный конец, волокущий за моим плотом сигнальную пешку, соскабливаю с него несколько рачков пожирнее, насаживаю одного на форелевый крючок и выметываю эту рыболовную снасть за корму. Не проходит и часа, как начинается клев. Замечательно! Может быть, я прокормлюсь спинорогами. Но когда я подвожу свою добычу к борту, она внезапно раздувается, как воздушный шар, и угрожающе топорщит множество колючек. Да это же печально известная ядовитая рыба-еж, а ее колючки таят в себе новую опасность для бедной «Резиновой уточки». Стряхиваю ее с крючка и предпринимаю еще одну попытку. Но на крючке опять оказывается все тот же колючий пузырь. Кроме него, никто не позарился на мою приманку. К дьяволу эту затею.

Начали появляться непривычные представители животного мира. Откуда-то из-под плота доносится пронзительный писк и вслед за тем, держась на почтительном от меня расстоянии, выныривают из воды седлистые морские свиньи. Темные пятна, расположенные у них на спине и на боках, по форме напоминают седло со стременами. Поиграв в чехарду, они удаляются, но еще долго над волнами витает призрачный дух этих веселых, улыбающихся созданий. А потом мимо меня прошмыгивает какая-то рыбина, она длиннее и тоньше дорады, и раскраска ее не такая яркая. Она так быстро промелькнула вдалеке, что я не смог ее распознать.

Все чаще мне встречаются странствующие клочья саргассовых водорослей. Можно отметить, что они далеко не так свежи, как те, что попадались в восточных водах. По пути они успели обрасти собственными экосистемами. Их плети усеяны стекловидными бусинками икринок, большей частью мертвых; все вместе похоже на седоватую бороду, покрытую капельками росы. Пока я роюсь в водорослях, выбирая икринки, оттуда выскочила и пустилась наутек парочка крабиков примерно в полдюйма величиной, украшенных нарядными белыми разводами. Один из них продирается сквозь саргассовые заросли, сваливается в воду и уплывает, точно водяной клоп. Другого я успел схватить и засунуть в рот. Он хрустит на зубах. Какое удовольствие после однообразного рыбного меню ощутить во рту вкус крабового мяса!

«Уточка» дрейфует по полям прозрачных шариков фитопланктона размером от одной восьмой до четверти дюйма в поперечнике. Они встречались и раньше в начале плавания, но по мере нашего продвижения к западу все чаще попадаются густые скопления, их можно видеть со всех сторон. Если бы я догадался захватить с собой пару нейлоновых чулок, то мог бы соорудить сачок для сбора планктона и выставлять его по ночам, когда наверх всплывает более крупный зоопланктон, мерцающий фосфорическим светом. Но у меня нет ничего подходящего, поэтому приходится довольствоваться только скудными крохами, которые я вылавливаю в волнах или собираю с водорослей; прокормиться ими невозможно.

Я лежу на спине и смотрю на небо; кроме неба у меня ничего нет общего с людьми, живущими на суше, только оно и связывает меня с ними. Какая-то белоснежная птица в черной маске с двумя длинными перьями в хвосте, шумно хлопая крыльями, с хриплыми криками носится вокруг моего плота. Не раз я наблюдал, как тропические птицы часами пытались сесть на клотик раскачивающейся мачты. В глубине души я надеюсь, что эта окажется достаточно глупой и приземлится прямо на «Резиновую уточку-III». Но она, ненадолго задержавшись возле меня, торопливо улетает куда-то в северном направлении, продолжая свой дерзкий полет над безбрежной Антлантикой.

Всякое изменение во флоре или фауне океана служит для меня оповещающим знаком. Они указывают на перемены в характере течений и подтверждают мое перемещение на запад. Неужели я нахожусь ближе к континентальному шельфу, чем предполагал раньше? Нет. Все это одни только благостные мечтания. Ясно тебе, олух? Качая помпу, я постанываю в такт движениям, я выбиваюсь из сил, чтобы «Уточка» не испустила дух. Буду бороться до последнего. А потом я в последний раз включу радиомаяк в надежде, что меня услышат пилоты авиалиний западного полушария; только бы батареи не подвели.

Книга Дугала Робертсона содержит несколько полезных карт. На одной из них обозначены маршруты миграций птиц, на другой показан ожидаемый уровень осадков (не слишком высокий для моего региона) и еще на одной — важнейшие судоходные пути. Судовые трассы, а также течения, ветры и некоторые другие данные обозначены и на имеющейся у меня большой карте. Перевожу туда же контуры континентального шельфа с одной из карт Робертсона, хотя она вряд ли может претендовать на высокую точность. На картах нигде не отмечены судоходные пути между Северной и Южной Америкой, но я думаю, что между островами Карибского бассейна наверняка курсирует много судов, а также должно существовать какое-то сообщение между Бразилией и Антильскими островами и другими более северными гичками. Рисую для себя схему предполагаемых судовых трасс и возможных путей движения самолетов на авиалиниях, чтобы решить, когда лучше всего запускать маяк. Я постоянно, рассчитываю вероятную погрешность своей навигации, учитывая все «за» и «против», и записываю на карте максимальное и минимальное число дней, остающихся до той или иной трассы, до шельфа, до островов. Но и самые оптимистические мои прогнозы выглядят довольно уныло, а разрыв между максимальной и минимальной цифрами увеличивается с каждым днем, что, с одной стороны, невероятно обнадеживает, а с другой — невероятно угнетает. При моей нынешней скорости, которая составляет восемь миль в сутки, до ближайшей трассы остается плыть еще довольно-таки долго.

Вечером мне удается поймать врасплох и загарпунить сонного спинорога — ценою погнутого ножа. Чуть не час я чищу этого толстокожего малютку. У меня ничего не пропадает зря. Вокруг глаз есть тоненькие колечки мускулатуры, несколько мясных волоконец лежит вдоль рыбьего рыльца. Из глазниц можно наковырять немного студенистой жидкости. Я даже срезаю кончик языка и проглатываю его, представив себе, что это хрустящий водяной орех. Лакомство, которое мне досталось, сильно смахивает на белую сыромятную кожу, но на костистых плавниках, расходящихся от тела веером, мне удается наскрести небольшой кусочек красного гамбургера. Несколько косточек я приберегаю на случай, если вдруг понадобится сделать шило.

Ночь приносит мне глубокий сон, иногда нарушаемый судорогами, и еще одна акула зачем-то теребит мою «Уточку» за задницу. Я лениво отмахиваюсь, и она уплывает.

22 марта,

день сорок шестой

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ МАРТА, МОЙ СОРОК ШЕСТОЙ день. Нью-Йоркская береговая охрана отменяет сообщение в эфире об исчезновении «Наполеона Соло». Они уведомляют лондонское отделение Ллойда, власти Канарских островов и свои станции на Майами и в Пуэрто-Рико о том, что «активные поиски приостановлены». Однако мою семью об этом не оповещают, решив подождать до первого апреля.

По-прежнему я веду наблюдения, стараясь отдавать им как можно больше времени. Ежедневно час за часом вглядываюсь в пустынный горизонт, впиваюсь взором в каждую облачную полоску, подозревая в ней инверсионный след реактивного самолета, напрягаю слух, пытаясь уловить отдаленный рокот пропеллеров. Я понимаю, что нахожусь так далеко, что эффективные поиски вряд ли возможны — все сроки моего возвращения давно прошли, так что никто уже и не верит, что я еще жив. Официально я, конечно, числюсь «пропавшим без вести». Тем не менее я упорно продолжаю нести свои вахты.

Вчера утечка воздуха усилилась. Я попытался увеличить внешнее давление на заплату, наложив на нее сверху еще один жгут, но в результате пробка немного сдвинулась и из-под нее сразу же высунулся серебристый змеиный язычок из маленьких пузырьков. Провозившись несколько часов, я кое-как загнал его обратно в клетку, но злобное шипение воздуха так и не прекращается.