Разбойничьи Острова - Яна Вальд Страница 44

— Его не убили! — жарко заверил Глор. — Я видел, как регинцы уходили. Убили стольких, а его просто бросили и пошли прочь. Почему? Не в награду же за предательство! Если он им еще нужен, почему отпустили?

Наэв, увы, догадывался, и боялся, что оставить Теора во владениях хитрого Герцога — еще аукнется Островам недобрым. Старик своего не упустит, и похоже, многое понял о новоявленном изгнаннике. Наэв заговорил снова, подбирая слова:

— Теор не себе. Уж поверь мне, это так, и виноват не он один. Если встретишь его, силой все равно не одолеешь, и не пытайся. Понимаю, о чем прошу тебя, брат, но — попытайся образумить его, уговорить и привести сюда, — знал, что Глор не сможет. Теор отродясь никого не слушал, названого брата разве что в лучшие времена. Глор, который охотно задушил бы предателя, слов не найдет и подавно. Ухмыльнулся, вдруг сообразив: — Если Теор попадется тебе, просто скажи, где меня искать.

К вечеру Глор стоял перед Наэвом, с луком Теора и не встретив самого Теора, — наверное, к счастью.

— Что нам теперь делать? — спросил он с отчаянием в голосе и явно, ожидая указаний.

Наэв все поверить не мог, что кто-то столь серьезно относится к его словам. Ему пришлось говорить уверенней, чем когда-либо в жизни:

— Я отлежусь еще день-другой, и хватит. Надо добраться до Островов.

— Как, если от кораблей остались горелые щепки?

— Ветер попутный, течения несут на юг. Где ходят корабли, там пройдет и лодка.

— Лодка? — тупо повторил Глор.

— В Ланде достаточно деревень на берегу, а в деревнях есть рыбаки.

— Но сколько же это дней в открытом Море?

Наэв улыбнулся:

— Ландские крестьяне уже запасли нам хлеб, и зелень, и вяленое мясо на дорогу. Только сами об этом еще не знают.

— Их скорлупки у берега на плаву держатся только потому, что смешат Алтимара! Если начнется шторм…

— Не начнется, — пообещал Наэв, словно это от него зависело. — Поверь, Господин Морской знает, что мне обязательно нужно вернуться.

Пару дней спустя рыбаки крошечной деревушки благодарили Господа, что за грехи им посланные разбойники забрали все, что могли, но не перебили мужчин и на женщин не позарились.

Дом

Берег Чаек накрыло пыльное лето, время жары и орущих цикад. Месяцами небо оставалось прозрачно-голубым, а земля морщинисто-желтой, как древняя старуха. К вечеру Море становилось перегретой рыбной похлебкой и благоухало дохлятиной. На суше гнило все, что не засохло. Общий скот Берега Чаек унавоживал общее поле. В каждом доме островитянки потрошили улов. Замученные жарой собаки лежали на линии прибоя, а потом обтряхивали все вокруг волнами мокрой псины. Мята Ане уже не помогала.

Ее беременность была не видана, но очевидна любой понимающей женщине, поэтому скрывать Ана перестала. В отличие от Дельфины, она носила тяжело. В хорошие дни Ана в оцепенение сидела за веретеном, в плохие — лежала ничком, помирая от дурноты. И страха — но об этом никто не догадывался. Плохих дней было больше. Не удивительно, решил весь Берег Чаек. Ана слишком стара носить первенца — никак не меньше двадцати лет. Авмита и Авнора, Меда и даже Дэлада с вечно поджатыми губами вились вокруг нее, оберегали и помогали. За нее кормили птиц, носили воду из реки, готовили еду, которую Ана пыталась в себя впихнуть, прибирали, когда она не успевала к ведру и опорожняла желудок, где стояла. Каждая соседка отдавала ей часть того, что удалось поймать. Во дворе вялилось на солнце, может быть, больше рыбешек, чем обычно, хотя Ана тем летом ни разу не ступала на лодку.

— Что-то в Море, — указала она рукой, присматриваясь сквозь солнце. Люди на берегу явно что-то заметили и тоже вглядывались в горизонт. — Но это не корабль.

День был из тех, когда она почти не вставала. Стоило за порог шагнуть — марево набросилось на нее, как на разбитое яйца, которое зажаривается на камне. И без того измученная рубаха взмокла насквозь. Авмита — скорее всего она, Ана их путала — разжигала во дворе ее дома очаг, замешивала тесто. Возня наверняка закончится медовыми лепешками, на которые сбежится детвора, и о которых беременной лучше не думать. Авнора мигом оказалась позади нее, как часовой, пожурила хромоножку:

— Ты зачем вышла? Тебе только хуже от жары.

— Скучно выворачиваться в одиночестве, — пожала плечами Ана. Прижалась к горячей стене дома, стараясь глубоко дышать и сглатывать. — Я там будто черепашка в панцире.

Со стрельбища ей замахали руками Меда, Ора, Санда. Рыжая Унда — старенькая сорокапятилетняя матушка Аны и Меды — поклялась натягивать лук, пока ее держат ноги, и теперь поучала внучат. Оставшиеся дома тэру регулярно тренировались, даже те, кто давно не ходил в Море. За их спинами синел простор, полный рыбацких лодок, сливающийся где-то там с горизонтом. Их ноги ласкал горячий песок, так же, как босые стопы Аны обвивала мелкая сухая пыль пополам с куриным пометом. И — словно ров неприступной крепости — приторно-мерзкий мед, сохнущие во дворе рыбьи трупы, жара отделяли Ану от Моря, тэру, дружеского соревнования в меткости, которое она бы выиграла. Без нее самой меткой была Меда — с двухсот шагов. Лук Аны два месяца скучал без тетивы так же, как хозяйка скучала без корабля под ногами и регинского побережья на горизонте.

Никогда прежде она не проводила столько времени в доме — островитяне (да и регинцы) привыкли под крышей лишь ночевать и укрываться от непогоды. Никогда с ней так не возились всей деревней, хотя родители, сестры, друзья с рождения порывались беречь хромоножку. Ана принимала помощь — а раньше ее ненавидела. С красавицы Аны будто личину сорвали — вместе с дурманящей прелестью, с украшениями, вместе с кожей. Она выходила на улицу неприбранной, если вообще выходила, в кои-то веки не ощущала себя манящим факелом, которому мужчины смотрят вслед. Без Дельфины ей не с кем было поделиться, некому признаться: безумно страшно. Впервые в жизни, по-настоящему. На враждебном берегу Ана легко отдавала себя во власть Инве и Неры-Пряхи и не задумывалась, будет ли жива завтра или через месяц, а теперь боялась. Потерять ребенка.