Михаил Попов - Илиада Капитана Блада Страница 6

— Нет, просто мне так показалось.

Лавиния порывисто встала и, теребя смуглыми пальцами нитку жемчуга у себя на груди, прошлась по комнате. Было видно, что она хочет о чем-то спросить, но не решается...

— Скажи, ты выполнила мою просьбу? Ты поговорила с ним?

Элен по-прежнему не поднимала глаз.

— Как раз вчера я собиралась сделать это. И если бы лошадь не понесла...

Лавиния снова присела рядом с постелью подруги.

— Элен, ты же знаешь — после смерти отца у меня нет никого ближе тебя. Ты должна мне помочь, мне больше не на кого рассчитывать. Я люблю его, люблю давно. И с годами все больше. Но он ни о чем, конечно, не догадывается.

— Мужчины вообще не слишком догадливы.

— Во всем виновата моя проклятая гордыня. Я поставила себя на такой пьедестал, я окружила себя таким холодом, что ему в голову не приходит, как пылает мое сердце. Я не могу открыться ему сама, ты должна это понять.

— Это я понимаю.

— Я кляну свой характер, но ничего не могу с ним поделать. Только ты мне можешь помочь, только ты — его сестра. Обещай мне!

Элен тихо вздохнула и подняла на подругу полный страдания, измученный взгляд. От Лавинии, разгоряченной этим разговором, черноволосой, великолепной, исходил поток горячей, угрожающей энергии. Лишь слегка наклонившись вперед, она полностью подавила свою бледную, вдруг оказавшуюся такой слабой, подругу.

— Обещаешь?

— Обещаю, — одними губами прошептала Элен.

Энтони, после странного, на его взгляд, разговора с сестрой, направился в кабинет к отцу. Он насколько мог подробно восстановил в памяти события вчерашнего вечера и сегодняшнего утра, пытаясь отыскать причину необъяснимой раздражительности Элен. Ничего определенного ему в голову не пришло. Эта нервность и колкость казались неожиданными потому, что совершенно были не в ее характере. Никогда, даже в первые месяцы ее жизни здесь, в губернаторском дворце, когда у Энтони были еще слишком свежи воспоминания о недавно умершей Джулии и ему не хватало великодушия и сдержанности, чтобы скрыть это, так вот даже тогда, осыпаемая градом насмешек и упреков, Элен держала себя по отношению к нему ровно и дружелюбно, понимая причину его неприязни.

Что за муха укусила ее теперь? Может быть, ее неудовольствие направлено на всех, а не только на него? Надо бы это проверить, думал Энтони, входя к отцу.

Сэр Блад ответил на вторжение сына едва заметным кивком, он изучал только что прибывшие из метрополии бумаги, и на его лице довольно выразительно рисовалось отношение ко всем этим сухопутным морякам из Уайтхолла. Полковник заметно постарел за последние восемь лет, лицо его еще более вытянулось, глаза стали еще холоднее и глубже. К тому же он окончательно поседел.

Несмотря на то что в связи с этими столичными бумагами его одолевали довольно неприятные чувства, он тем не менее заметил, что Энтони несколько не в себе, чем-то сильно удручен и явно зашел посоветоваться. Молодой человек пересек огромный ковер, занимавший середину кабинета, постоял у книжных шкафов, пощелкал складной подзорной трубой, складывая и раздвигая ее. Сэр Блад делал вид, что все еще интересуется нелепыми заморскими директивами, давая сыну возможность заговорить первым.

— Ты знаешь, папа... — неуверенно начал Энтони.

— Да, я слушаю тебя.

— Понимаешь, — Энтони еще раз с хрустом сложил подзорную трубу, — я хотел вот что у тебя спросить...

— Я слушаю.

— Ты в последнее время ничего странного не заметил в поведении Элен?

— Что ты имеешь в виду?

— Она стала нервной, все время норовит со мной поссориться. Причем без всякой причины.

— Когда это началось?

— С полмесяца назад. Вчера, например, мы беседовали о приглашении на музыкальный вечер к Биверстокам; она и сама ехать не хотела, и, судя по всему, не хотела, чтобы ехал я. Но при этом она как бы все время подталкивала, чтобы я туда поехал.

— Может быть, у них ссора с Лавинией?

— Нет, папа, она все время твердит, что Лавиния ее лучшая подруга, и запрещает мне отзываться о ней неуважительно. Да они и сейчас вместе. Щебечут.

— Лучшая подруга, — тихо повторил полковник, откидываясь на спинку кресла.

— Можно было бы подумать, что она обиделась на нее. Только зная щепетильность Элен, я ее драгоценную Лавинию стараюсь даже намеком не задевать, наоборот восхищаюсь ее красотой и другими достоинствами.

— А ты не пробовал просто объясниться с Элен? В отношениях с женщиной это самый короткий путь, но, правда, почти всегда безнадежный. Будь это сестра или даже мать.

— Она все принимает в штыки. Такое впечатление, что я стал ее врагом или она узнала обо мне что-то ужасное.

Они немного помолчали. Утреннее солнце играло на корешках книг, на бронзовом плече воинственной Артемиды, на золоченом форштевне небольшой модели парусника — первого и незабываемого корабля молодого капитана Блада.

— Насколько я знаю, ты завтра на «Саутгемптоне» пойдешь в Тортугу?

Энтони молча кивнул.

— Если разлука лечит любовь, то и на эту пустяковую размолвку она должна как-то подействовать. Будем рассчитывать, что самым благоприятным образом.

Энтони снова молча кивнул.

На следующий день сэр Блад вместе с дочерью — она уже достаточно пришла в себя после приключения на прогулке — отправились проводить Энтони в море. Это было семейной традицией, неукоснительно соблюдавшейся, хотя бы плавание представляло собой ничем не примечательный рядовой рейд.

Разумеется, явилась и Лавиния, а с нею еще несколько приятелей и приятельниц. Если бы она явилась одна, это выглядело бы и странно, и вызывающе. К счастью для нее, оставленное отцом богатство позволяло ей иметь при себе достаточное количество людей, готовых сопровождать ее куда и когда угодно.

Таким образом, у трапа «Саутгемптона» собралось небольшое светское общество, служившее объектом соленых матросских шуточек.

Лавиния попыталась несколько раз вступить в беседу с молодым лейтенантом, но помешало ей то, что он, во-первых, разговаривал с отцом, от которого получал соответствующие случаю наставления, а во-вторых, внезапное и острое желание Элен поблагодарить свою любимую подругу за принятое ею участие в ее, Элен, болезни. Преодолеть эти два препятствия юная плантаторша не смогла, несмотря на всю свою природную решительность.

Проклиная про себя внезапно прорезавшуюся чувствительность обычно столь сдержанной подруги, стараясь отвечать на ее страстные излияния хотя бы отчасти приятной улыбкой, Лавиния наблюдала, как лейтенант Блад поднимается на борт своего корабля. Таким образом, возможность для решительных действий откладывалась как минимум на две недели, что заставляло Лавинию, не привыкшую слишком долго ждать исполнения своих желаний, пережить приступ ярости.