Михаил Попов - Илиада Капитана Блада Страница 7

Когда Лавиния, искусав свои тонкие нервные губы (единственная часть облика, слегка нарушавшая общее совершенство), распрощавшись с Элен, отбыла домой, от оживления и болтливости Элен не осталось и следа. Она в молчаливой задумчивости села в коляску рядом с отцом. Свой зонтик она рассеянно держала таким образом, что он совершенно не защищал от солнца, палившего уже со всей своей тропической беспощадностью. Коляска тронулась. Полковник, давший себе слово подождать с расспросами и вообще со всеми и всяческими разговорами до дома, не удержался.

— Ты напрасно так огорчилась, ничто ведь не мешает тебе навестить Лавинию хоть сегодня вечером.

Элен с нескрываемым удивлением посмотрела на отца:

— Я не понимаю, папа, о чем ты говоришь.

— Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что расставание с братом огорчило тебя значительно меньше, чем прощание с подругой.

Элен несколько секунд изучающе рассматривала сэра Блада — он не шутил. До нее постепенно дошло, что своим поведением на пристани она дала основания для подобных вопросов. Но говорить по существу она была сейчас не в силах, даже с отцом — человеком, которого она бесконечно уважала. И она применила обычный в таких случаях женский аргумент:

— Ах, папа, ты ничего не понимаешь!

Некоторое время они ехали молча, и только у самых ворот губернаторского дворца сэр Блад сказал:

— Ты знаешь, Элен, я человек не злопамятный, но о некоторых вещах предпочитаю не забывать никогда.

— Что ты имеешь в виду, папа?

— За сколько фунтов Лавиния в свое время продала тебя мне?

Элен глубоко вздохнула и отвернулась.

— Сейчас дело не в этом.

— Я был бы рад ошибиться, — сказал полковник, выбираясь из коляски.

Когда ярость Лавинии оттого, что ей не удалось напоследок поговорить с Энтони, начала стихать, она вдруг с удивительной отчетливостью поняла, отчего ей, собственно, это не удалось. Она вспомнила странное суетливое поведение Элен. Чтобы она, воплощенное благородство, спокойствие и уравновешенность, рассыпалась в примитивных слащавых благодарностях?! Ах ты улыбчивая фея с голубыми глазами! За все годы знакомства Лавиния не могла вспомнить за ней привычки заискивающе заглядывать в лицо. Эта бывшая рабыня, купленная за три с небольшим фунта, найденная в толпе грязных сенегальских негров, всегда очень заботилась о своей осанке. Только чрезвычайные причины могли заставить ее так изменить стиль своего поведения. Она не хотела, чтобы ее «лучшая подруга» поговорила с ее братом. Она боялась, что этот разговор принесет «лучшей подруге» успех. И этот пират-расстрига с нею, конечно, в сговоре.

— Ах ты, дура! Дура! Дура! — Лавиния хлестала себя по щекам, стоя перед высоким венецианским зеркалом. Только такая дура, как она, могла забыть, что Элен и Энтони никакие не брат и сестра! За сколько эту белокурую дрянь продали тогда губернатору? Да, за двадцать пять фунтов. Только такая дура, как Лавиния Биверсток, могла выпустить — всего лишь за пригоршню монет — на волю из клетки свою будущую соперницу. Юная плантаторша снова яростно хлестнула себя по лицу.

Ну что ж, теперь, по крайней мере, все ясно. В этой истории не осталось тайн. Предпочтения и интересы определены. Главное теперь — не показать никому, особенно любимым Бладам, что их тайна перестала быть тайной. Пусть они продолжают считать, что беззаботная богачка Лавиния Биверсток пребывает в блаженном самоуверенном неведении.

Лавиния резко дернула за шнур, вошедшая по этому сигналу служанка, невольно посмотрев через плечо госпожи в зеркало, содрогнулась.

Глава третья

Ураган

Не нравится мне все это, — сказал капитан Брайтон, невысокий сухощавый человек с несколько птичьим лицом, на котором очень выделялись рыжие кустистые брови. Его недовольство легко было понять. Трехпалубный, шестидесятипушечный красавец «Саутгемптон» стоял с повисшими парусами без всякой надежды сдвинуться с места — штиль. Душная жара. Вода журчала в шпигатах — вахтенные драили палубу.

— Не понимаю, почему вы так нервничаете, сэр, — сказал лейтенант Блад, освобождая верхнюю застежку мундира, — колонисты ждут нашего появления уже не первый месяц, и от того, прибудем мы сегодня или завтра, вряд ли что-либо изменится.

Лейтенант достал из кармана подзорную трубу и стал смотреть в ту сторону, где должен был по расчетам находиться остров Большой Кайман.

Капитан Брайтон фыркнул, тоже достал трубу и, демонстративно повернувшись к лейтенанту спиной, стал смотреть в противоположном направлении.

— То, что меня волнует, находится там, мой юный друг.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Видите вон ту серенькую полоску у горизонта?

— Мне кажется, да.

— И как вы думаете, что это такое?

Лейтенант освободил еще одну застежку своего мундира, как будто это могло помочь ему думать.

— Неужели шквал?!

— И, боюсь, нешуточный. Нам бы только успеть убрать паруса. Боцман!

Через секунду на верхней палубе не осталось и следа от прежнего сонного царства. Впрочем, то же самое творилось и на всех остальных палубах. Матросам не нужно было долго объяснять, что такое надвигающийся шторм. Скрипели задраиваемые орудийные порты. Канониры орали на подчиненных, проверяя крепления пушек. Если хотя бы одна из них сорвется во время бури, кораблю — конец. По вантам с обезьяньей ловкостью карабкалось сразу несколько десятков человек.

Капитан еще раз посмотрел в сторону приближающегося облака, теперь уже различимого и невооруженным глазом.

— Пойдемте, лейтенант, пропустим по стаканчику хереса.

Энтони неуверенно оглянулся на суетящихся людей.

— Оттого, что мы останемся сейчас на палубе и будем ругаться или подавать советы, работа не пойдет ни быстрее, ни лучше.

Энтони последовал за своим начальником-фаталистом.

Через полчаса «Саутгемптон» оказался в самом центре водяной геенны. Команда сделала все возможное, чтобы достойно встретить удар стихии, но бывают случаи, когда любые человеческие усилия недостаточны для того, чтобы противостоять ей. Это был именно такой случай.

Переваливаясь среди черных водяных гор и облаков серо-желтой пены, скрипя всеми своими деревянными суставами, «Саутгемптон» терял по очереди свои мачты, ломавшиеся с пушечным грохотом, постепенно превращаясь в неуправляемую, обреченную посудину. Сорвавшаяся-таки с креплений кулеврина носилась по нижней пушечной палубе, сметая все на своем пути, калеча орущих от ужаса канониров.

Когда налетел первый шквал, лейтенант сидел в кают-компании со стаканом в руке. Вторым порывом, уже несшим какие-то деревянные обломки, были выбиты все стекла и сорвана с петель дверь. Орошаемый брызгами и пеной, лейтенант старался, может быть из чувства самоутверждения, удержать стакан, чтобы не пролить ни капли хереса. Однако когда противоположная переборка кают-компании стремительно поехала кверху и на него из распахнувшихся стенных шкафов роскошными белыми стаями полетели обеденные сервизы, Энтони потерял сознание.