Джеймс Купер - Прерия Страница 12

— Женщины сиу и женщины белых не из одного вигвама, — сказал он. — Разве тетонский воин захотел бы поставить какую-нибудь женщину выше себя? Я знаю, что не захотел бы; а между тем я слышал, что есть страны, где сквау держат совет.

Легкое движение, снова пробежавшее по рядам дикарей, показало Трапперу, что его слова возбудили, если не подозрение, то некоторое удивление. Один только вождь остался равнодушным.

— Мои белые отцы, живущие у Больших озер, — сказал он старику, — говорили мне, что их братья по ту сторону, где восходит солнце, — не люди. Теперь я вижу, что они не лгали. Полно! Что, это за народ, вождь которого сквау. Значит, ты пес этой женщины, а не муж ее?

— Ни то, ни другое. Я не видел ее лица до сегодняшнего дня. Она пришла в прерии, потому, что ей сказали, что тут есть великий, великодушный народ, которого зовут дакоты, и ей хотелось видеть этих мужей. Женщины белых также открывают глаза, чтобы посмотреть на что-нибудь новенькое, как и женщины сиу. Но эта женщина бедна, как и я, и ей неоткуда достать хлебных зерен и буйволов, если вы возьмете то немногое, что есть у нее и ее друга.

— Мои уши внемлют отвратительной лжи! — воскликнул воин таким ужасным голосом, что даже индейцы, стоявшие вокруг него, вздрогнули от испуга. — Ведь я не сквау! Разве у дакота нет глаз? Отвечай, белый охотник: что за люди вашего цвета спят у ив?

Говоря эти словa, раздраженный вождь протягивал руку по направлению к лагерю Измаила. Траппер не сомневался, что более ловкий и искусный, чем его товарищи, вождь открыл то, что ускользнуло от их тщательных поисков. Несмотря на сожаление, испытываемое им по поводу открытия, которое могло иметь такие роковые последствия для спавших путешественников, и невольный тайный гнев на испытанное им в только что приведенном разговоре поражение, старик продолжал хранить невозмутимое спокойствие.

— Может быть, в прерии и спят какие-нибудь белые, — сказал он, — раз это говорит мой брат, то должно быть так, но что это за люди, которые доверяются таким образом великодушию тетонов, я не знаю. Если там находятся спящие путешественники, пошлите ваших людей разбудить их и спросить, что они тут делают. У белых есть языки.

Вождь покачал головой с гордой, презрительной улыбкой, потом, быстро отвернувшись, чтобы покончить с разговором, крикнул резким голосом:

— Дакоты — народ умный, а Матори — их вождь. Он не позовет чужеземцев во весь голос, чтобы они встали и ответили ему карабинами. Он скажет им на ухо. Итак, пусть их разбудят люди одного с ними цвета.

Сказав эти слова, он удалился в сопровождении дикарей, окружавших его и выражавших свое одобрение свирепой улыбкой. Он остановился невдалеке от пленников, и те из его товарищей, которые имели право выражать свое мнение, собрались снова для обсуждения вопроса. Уюча воспользовался этим случаем и возобновил свои приставания; но Траппер, узнавший, что плут играет здесь второстепенную роль, с негодованием осадил его. Приказание, отданное всей шайке, отправиться немедленно в другое место — окончательно прекратило преследования вероломного дикаря. Передвижение совершилось в угрюмом молчании и в порядке, которому мог бы позавидовать самый дисциплинированный батальон. Когда все остановились и пленники могли оглядеться, они увидели, что находятся вблизи леска, в котором расположился лагерем Измаил.

Снова произошло совещание, очень короткое, но чрезвычайно важное и обдуманное.

Лошади, по-видимому, привыкшие к этим тайным молчаливым нападениям, снова были отданы под надзор сторожей, обязанных также наблюдать за пленниками. Траппер, беспокойство которого возрастало с каждым мгновением, нисколько не успокоился, увидев, что к нему приставлен Уюча. Судя по торжествующему, повелительному виду дикаря, он был назначен начальником отряда. Как бы то ни было, но, получив, вероятно, секретные предписания, Уюча довольствовался тем, что потрясал томагавком, выразительно поглядывая на Эллен. Сделав столь красноречивое предупреждение двум пленникам о судьбе, ожидавшей их подругу при малейшем тревожном признаке с их стороны, он погрузился в суровое молчание. Благодаря этой передышке, которой никак нельзя было ожидать от Уючи, пленники могли сосредоточить все свое внимание на интересной сцене, происходившей перед их глазами.

Матори лично отдавал свои приказания. Он сам, как человек, вполне знакомый с качествами любого из своих товарищей, определил каждому место, которое тот должен был занимать. Его приказания исполнялись немедленно и с уважением, которое индейцы обыкновенно выказывают своему вождю в решительные моменты. Он отправил одних вправо, других влево. По первому знаку назначенный быстрыми шагами бесшумно отправлялся. Вскоре все уже были на своих местах, за исключением двух воинов, оставшихся при вожде. Увидев, что возле него никого больше нет, Матори обернулся к своим провожатым и выразительным жестом дал им понять, что наступил критический момент, когда следовало привести в исполнение задуманный ими план.

Прежде всего все трое сняли маленькие охотничьи ружья, которые — под именем карабина — они носили по своему званию, освободились от всех частей костюма, которые могли бы стеснить их движения, и стояли одно мгновение неподвижно, похожие на слегка задрапированные статуи знаменитых героев. Матори убедился, что томагавк у него на месте, что нож лежит, как следует, в кожаных ножнах. Он подтянул пояс и поправил шнурки своих нарядных, украшенных бахромой штиблет, которые могли мешать ему. Покончив со всеми приготовлениями, вождь тетонов дал сигнал отправляться, готовый на все.

Три воина направились к лагерю так, чтобы обойти его с фланга. Отойдя так далеко, что пленники еле могли их видеть, они остановились и оглянулись вокруг, как люди, обсуждающие и зрело взвешивающие обстоятельства, прежде чем принять решение. Потом они углубились в траву прерии и совершенно исчезли из виду.

Нетрудно представить себе страшную тревогу, с которой Эллен и ее спутники наблюдали за движениями, результат которых так интересовал их. Каковы бы ни были причины, заставлявшие ее не питать особой любви к семье, в которой читатель впервые увидел ее, сострадание, свойственное ее полу, а, может быть, и более доброжелательные чувства сильно волновали ее сердце. Несколько раз она готова была подвергнуться страшной опасности, грозившей ей, возвысить свой слабый голос, как бы он ни был бессилен, и громко крикнуть, чтобы предостеречь путешественников. Весьма вероятно, что она поддалась бы охватившему ее порыву, настолько же сильному, насколько естественному, если бы не немые, но энергичные увещевания Поля Говера,