Макс Брэнд - Пастырь пустыни Страница 2

«Кротость могущественнее, чем гордость, — настаивал карандаш мистера Ингрэма, — и в реальности победы сильного вовсе не являются таковыми; вскоре они будут отмщены».

Едва он с такой беспощадностью закончил предложение, как новый шум крыльев снова привлек его внимание к вьюрку, который метнулся вниз со своего усеянного шипами пристанища словно молния и атаковал золотого жучка.

Схватки как таковой не было. Жучок полагался на крепость своей брони, и полагался напрасно, поскольку вскоре Ингрэм услышал треск его панциря, и спустя мгновение жучок исчез. После этого вьюрок вспорхнул на камень и уселся там, широко раскрыв клюв, втянув голову и распушив перья, словно добытая только что пища оказалась слишком тяжелой для его желудка.

— Надеюсь, ты подавишься! — сурово сказал священнослужитель птице. И написал: «Месть всегда рядом, и за нами постоянно наблюдает высшая сила. Победы, которые мы одерживаем, неминуемо оборачиваются поражением!»

Так написал этот Божий человек, и едва он закончил предложение, как его осенила новая идея. Ингрэм торопливо добавил: «Отложите свои ружья и ножи! Господь, который правит Небесами и Землей, несет мир. Доверяйте Ему, и Он избавит вас от проблем. Разве есть такое несчастье, которое Он не смог бы отвести от вас?»

Закончив, юноша испытал прилив торжествующей уверенности. В это мгновение он услышал свист, словно над ним пронесся поток стрел. Над головой Ингрэма на невероятной скорости спикировала тень; вьюрка стерло с лица земли; послышался пронзительный, леденящий душу крик, и огромный ястреб, упавший с голубых небес, унесся прочь, унося в когтях маленький комок перьев.

Ингрэм смотрел, как хищная птица грациозно и быстро поднимается в небо, описывая большие круги. Она напомнила ему людей, которых преподобный наблюдал в Биллмэне с тех пор, как приехал — худощавые, с виду тихие мужчины. Однако, вынужденные действовать, они наносили внезапный и смертельный удар. И снова Ингрэм почувствовал нечто большее, чем простую беспомощность; священнику показалось, что он слышит сдавленные смешки своих слушателей, в ответ на его слова о том, что сила и крепкая рука ничего не стоят.

Какой кротости мог он научиться у природы, где маленького жука поедает больший, большего — вьюрок, вьюрка — ястреб, парящий высоко в небе, который, в свою очередь, будет, возможно, сражен поднявшимся еще выше орлом? Однако Ингрэм не собирался так легко пасть духом.

Священник проследил взглядом полет ястреба до самых холодных вершин Сан-Хоакинской гряды, и величие Создателя снова завладело его воображением. Ингрэма переполняли новые идеи, они вели его карандаш с головокружительной скоростью, пока он не исписал несколько листов; и когда священник наконец поднялся и вышел из тени скалы, представ перед лицом слепящего солнца, проповедь, которая преследовала его с момента прибытия в Биллмэн, была закончена.

Возвращаясь в город, юноша то и дело поглядывал на исписанные страницы; и еще не дойдя до своей хижины, мог с уверенностью сказать, что текст крепко отпечатался в его памяти. Ингрэм секунду постоял перед своей дверью, глядя, как ветер несет по улице клубы пыли быстрее, чем скачет лошадь. И пусть идеи, которые пришли ему в голову этим утром, также пронесутся по умам его слушателей и освежат в их душах почти изгладившийся образ Создателя!

Он вошел в свой маленький домик и вздрогнул, увидев фигуру доминиканского монаха, чье грузное тело было одето в давно не стиранную полинявшую черную рясу, подпоясанную длинной веревкой. Монах обернулся и схватил Ингрэма за руку.

— Доброе утро, мистер Ингрэм, — сказал он. — Я брат Педро. Пришел, чтобы поприветствовать коллегу по работе, прибывшего в Биллмэн.

Ингрэму не понравилось слово «коллега». Юный Реджинальд обучался вере, которая не имела ничего общего с Римско-католической церковью; к тому же в этот момент он чувствовал такой подъем духовной энергии, такое презрение к плоти, что для него оказаться в одной упряжке с братом Педро было все равно, что запрячь вместе вола и пегаса.

Поэтому он отвернулся и, перебирая листы проповеди, мысленно прикинул позицию, которую ему следовало занять. Однако преподобный Реджинальд Ингрэм напомнил себе, что пути Господни неисповедимы, и решил заставить себя подружиться с доминиканцем. Евангелие предписывало с утра пораньше воспитывать в себе смирение.

2. Дружелюбный сарыч

Ингрэм предложил брату Педро стул и тем самым получил возможность созерцать туфли своего гостя. Они были сшиты из грубейшей воловьей кожи, но даже этот прочный материал был изношен до дыр. Края монашеской рясы тоже обтрепались, а лысая голова загорела почти до черноты. Видимо, этот человек много времени проводил на открытом воздухе. Сердце юного Ингрэма немного смягчилось.

— Вы читаете философские труды, как я погляжу, — заметил монах.

— А вы разве нет? — довольно резко осведомился Ингрэм.

— Сразу после школы — да, читал, — ответил доминиканец. — Но потом я забросил философию. Она оказалась почти бесполезной для моей работы.

— А! — холодно сказал Ингрэм.

— Нет, — продолжал его собеседник, — не то чтобы философию невозможно было перевести на язык, понятный обывателю; но у меня нет ни времени, ни способностей для такого труда. По работе мне приходится преодолевать большие расстояния, — объяснил он, — и цели моего пути разбросаны далеко друг от друга. — Он показал на свои разбитые туфли.

— То есть вы живете не в Биллмэне? — спросил Ингрэм.

— Я живу в районе площадью сто квадратных миль.

— Да ну! И вы так далеко ходите пешком?

— Иногда меня подвозят на телеге. Но люди в моем приходе очень бедны. Чаще всего мне приходится передвигаться пешком.

— Ужасная трата времени, — посочувствовал Ингрэм.

— Для тех, кто живет, и для тех, кто умер, — произнес доминиканец, — время мало значит в этом уголке земли. Вам доводилось наблюдать за сарычами?

— За сарычами?

— Эти птицы неделю могут провести в полете, без воды, пролетая в день сотни лиг; но если они будут зоркими и терпеливыми, они в конце концов найдут пищу. То же самое со мной. Я перехожу из деревни в деревню, из дома в дом. Но если за месяц мне удается совершить хоть одно хорошее дело, я доволен. Остальную часть времени я выжидаю в полете, если можно так выразиться.

Произнеся эту речь, монах посмотрел на свой круглый живот и довольно рассмеялся; он смеялся, пока не начал сотрясаться с головы до ног.

— Думаю, вы могли бы осесть здесь, — с энтузиазмом сказал Ингрэм. — Здесь живут несколько десятков мексиканцев. Знаете, количество их драк на ножах… прошу прощения, — прервал он сам себя, — я не собирался давать совет.