Александр Немировский - Карфаген должен быть разрушен Страница 12

– Что я слышу! О боги! Ты, аристократ и лучший знаток конного дела, занимаешься какими-то книгами!

– Но это библиотека Персея! Разбирая книги, я прошел школу политики. Мне стало ясно многое, чего я не понимал раньше.

– И каковы, думаешь, будут результаты посольства? – спросил Диэй.

– Ромеи не согласятся отпустить нас на суд в Ахайю, как вы предлагаете.

– Но откуда тебе известно, что мы внесли такое предложение?

– От цирюльника.

– Но ведь это тайна! – воскликнул Диэй. Вытянув руку, он показал на глухую стену курии. – О том, что говорится там, цирюльники не болтают. Для того чтобы перехитрить Циклопа, надо иметь голову Одиссея. И кроме того, необходимо, чтобы у людоеда был единственный глаз – так легче его ослепить.

– То, что ты сказал о наших тайнах, Полибий, относится и к тебе! – заметил Пифодор. – Говорят, и у деревьев есть уши.

Полибий вскинул голову.

– Вот они! – бросил он. – Их называют листьями.

– Послы ахейцев! – послышался резкий голос. – Послы ахейцев!

Наскоро попрощавшись, послы поспешили в курию.

«Телекл, радуйся!

Сегодня я встретил ахейских послов и вместе с ними дожидался решения сената. Циклоп не намерен нас отпускать. Наши мудрецы придумали вытребовать нас на суд в Ахайю, признав, что за нами есть какая-то вина. Твой земляк Пифодор, – кажется, это коринфский Крез[30], – передав послание синода, добавил к нему от себя, что если наш ахейский суд считают неправомочным в отношении преступлений, совершенных против Рима, пусть судят нас сами, но не держат без суда. И вот ответ, передаю его дословно: “Поскольку синод Ахайи признал вину за теми, кто по решению сената и римского народа переселен в Италию, а сенат не имеет возможности определить в точности вину каждого из них, будет справедливо оставить их там, где они находятся”. Видишь, к сожалению, в предвидении нашего будущего я оказался прав.

Теперь могу тебя обрадовать. Критолай здоров и питает надежды на наше скорое освобождение.

Главный помост

Андриск спускался к Бычьему рынку. Оказавшись в Риме, он постарался узнать что-либо об отце. Для этого надо было вернуться к своему позору.

Уже издали Андриск услышал не забытый им еще голос, грубый с металлическим оттенком, словно бы у крикуна была медная глотка:

– Рабыня Ниса, двадцати лет, фракиянка, умеет прясть и ткать, послушна, крепка телом, две тысячи сестерциев. Кто больше?

– Две тысячи пятьсот, – выкрикнул кто-то из окружавших помост.

– Две тысячи пятьсот, раз. Две тысячи пятьсот, два. Две тысячи пятьсот, три. Продано!

Краснорожий, – он же продавал и Андриска, – сгреб деньги и подтолкнул Нису с помоста.

За этот год ничего не изменилось, если не считать того, что рабов как будто стало меньше, а цены на них взметнулись втрое.

Дождавшись, когда помост опустеет, Андриск подошел к краснорожему. К его удивлению, тот сказал:

– Э, внук Пирра! Как ты сюда попал?

– Я не из царского рода… – отозвался юноша.

– Знаю! Я тебя внуком Пирра назвал в шутку. Очень ты был жалкий.

– А я тогда не понял. Ведь языка вашего я тогда не знал. Скажи, ты так всех помнишь?

– На память не жалуюсь, – отвечал краснорожий. – У меня зять центурион. Вся грудь в фалерах. Идем по Риму – на него все оглядываются. А он мне удивляется! Иду и показываю: «Вот этого тощего я за двести сестерциев продал. Больше не дали. А вон того, лысого, за тысячу. Повара теперь в цене». Он мне все говорит: «Тебе бы, папаша, у меня служить. Я б тебя писарем назначил. Ты бы воинов моей манипулы по именам знал». А я отвечаю: «Да я бы и весь легион запомнил. Но там и без меня обойдутся, а здесь кто меня заменит?»

– Неужели ты и покупателей помнишь?

– Постоянных как не помнить. А тех, кто одного-двух купил, и запоминать нечего.

– А я свободу получил, – проговорил Андриск. – Вот бы теперь отца найти и выкупить. Ты сразу передо мной его продал. Еще в зубы ему покупатель заглядывал.

Андриск протянул горсть монет. Краснорожий сгреб их привычным движением и уверенно произнес:

– Тит купил. Обычно он молодняк покупает и, подучив, опять ко мне на помост. Цена уже тогда другая. А отца твоего он купил не себе, для Катона, патрона своего. Но в Риме его не ищи. Катон его за провинность отправил на мельницу. Тит еще попрекал меня – не тот, мол, товар продал.

Глядя на погрустневшего юношу, краснорожий добавил:

– Не вешай носа, Пирр! Если твой папаша освободится, не иначе ко мне явится, чтобы твой след отыскать. Так что на всякий случай, скажи, где тебя найти.

– Постоянно я обитаю в Кумах у либертина Филоника. Он держит скорняжную мастерскую, а сам живет в собственном доме у Нольских ворот. Но дом мне – вся Италия. Шкуры я скупаю.

Краснорожий потянул носом.

– Этого мог бы не говорить.

Бычий рынок Андриск покидал почти бегом. Но разве можно убежать от памяти! Она все возвращала и возвращала его к тому деревянному помосту. И сколько еще тысяч людей с выбеленными мелом ногами поставят на эти доски позора, на главный помост круга земель. В воображении он уже рисовался больше Бычьего рынка и больше всего Рима. Легионы ромеев шагали на север, на запад, на восток и возвращались с живой добычей. «Неужели этому не будет конца! – с отчаянием думал Андриск. – Должен же кто-нибудь их остановить».

Встреча на Тибре

В то утро Полибий не мог работать. Из памяти не выходило письмо Телекла. «Боги мои! – думал он. – Пока я занимаюсь разбором книг, совершаются преступления. Странные болезни, от которых умирают цари и царевичи. Целый народ превращен в рабов. А наше изгнание! Безо всякой причины нас вывезли сюда и бросили на погибель».

Вот и Тибр, вздувшийся от осенних дождей, злобно катящий свои отвратительные желтые воды. Полибий различил ветки, камышинки, пучки соломы, бревно со следами копоти.

«Где-то смыло человеческое гнездо, – подумал Полибий. – Такой же поток сломал мою жизнь и понес ее неведомо куда».

Слева послышался всплеск упавшего камня, поднялся фонтан брызг. Полибий повернул голову и увидел незнакомца: смуглое лицо, обрамленное густыми волосами, яркие полные губы.

Полибий отыскал под ногами обломок кирпича, поднял его и, занеся руку за плечо, резким движением выкинул ее вперед. Кирпич с глухим стуком ударился о бревно.

Юноша направился к Полибию, знаками выражая одобрение.

– Что ты загадал? – спросил он по-эллински.

– У меня нет привычки загадывать, – отозвался Полибий.

Юноша развел руками.

– А я загадал, но не попал. Значит, не исполнится.

– Ты не умеешь кидать. Надо заносить руку дальше за спину, немного выгнуться. Не помешает в это время представить себе недруга, нанесшего тебе оскорбление или жестокую обиду.

Юноша поднял камень.

– Давай попробую еще, – процедил он сквозь зубы. – Я представил.

На этот раз его камень угодил в бочку, плывшую в локтях десяти от бревна.

– И это неплохо! – сказал Полибий.

– Неплохо? Но ведь я попал в бочку!

– У нас, ахейцев, есть присказка: «Сорванец, метивший в собаку, но попавший в мачеху, сказал: «И это неплохо!»

Юноша впервые за все время улыбнулся.

– Тогда будем считать, что я попал в Лисия.

Полибий с интересом взглянул на собеседника.

– Давай познакомимся, – сказал он, протягивая руку. – Полибий, сын Ликорты из Мегалополя.

– Деметрий, сын Селевка, из Антиохии, – сказал юноша, отвечая на рукопожатие.

Ладонь у него была мягкой, видимо ему никогда не приходилось заниматься атлетикой.

– Так ты царевич? – удивился Полибий. – Твой отец послал тебя заложником вместо своего брата Антиоха? Антиох стал царем, но что-то он не торопится возвращать тебе корону. Ведь ты уже вырос. Кажется, у него есть сын, которого он мог бы послать ромеям вместо тебя. Скажи, а кто этот Лисий, в которого ты попал.

– Коварный царедворец! Это он вверг нашу державу в пропасть. Это ему я обязан своими бедами.

– В твоих и моих бедах виноват твой дед Антиох.

– Это верно, – согласился юноша. – Зачем он ввязался в войну с ромеями?

– Нет! Вступая в войну, он должен был поручить ее Ганнибалу, жившему в антиохийском дворце. Но он не захотел уступать славу победы над ромеями чужеземцу. И вот мы с тобой оказались здесь, вопреки нашему желанию.

– Ты прекрасно соединил эти факты! – воскликнул Деметрий. – Кем ты был у себя на родине?

– Гиппархом, – ответил Полибий. – Но стал немного понимать происходящее лишь здесь, в Риме. Жизнь теперь мне кажется неким лабиринтом, из которого необходимо искать выход.

– Выход… – повторил юноша. – А есть ли выход у меня? Куда ни двинешься – глухая стена. Всюду – глухая стена.