Эсташ Черный Монах - Виталий Дмитриевич Гладкий Страница 12

Но в своем грязном и рваном тряпье моряки выглядели даже живописно. Широко был распространен обычай укладываться спать, не снимая рабочей одежды и шапки, чтобы при подъеме на вахту не утруждать себя одеванием. Некоторые моряки не изменяли этому обычаю и на берегу.

Исключение составляли только несколько человек, в том числе Пьер Фарино и мастер. Арматор обязан вести переговоры с торговцами на берегу, поэтому его парадно-выходной костюм был безупречен – темно-зеленый бархатный кафтан с белым жабо, фиолетовые чулки и красный плащ. Но и остальное платье Пьера Фарино было не хуже. Среди морских торговцев он считался щеголем. Эсташ дал себе зарок: если когда-нибудь станет капитаном корабля (а он мечтал об этом!), то будет одеваться как арматор.

Но была у матросов и выходная одежда. Конечно же, ее надевали перед тем, как сойти на берег. Ведь не покажешься какой-нибудь весьма доступной портовой красотке в рванье.

Обычно матросы носили очень короткие штаны, светлые чулки, красный жилет, а поверх него синюю куртку. Всегда была проблема с башмаками. За длительное морское путешествие они усыхали, становились меньше по размеру, и их разноска требовала немалой воли и выдержки. Наилучшей моряки считали одежду, вязанную из шерсти.

А еще матросы мучились с головными уборами. Они для них были вещью совершенно непрактичной, так как ветер и шквалы постоянно норовили сдуть головной убор за борт. Тем не менее среди моряков стоически удерживался обычай носить шапку.

Особенно любили они шапки шерстяные, именуемые «Томми Шенди». Кроме того, существовали очень удобные одноцветные шерстяные колпаки грубой вязки, которые не слетали с головы даже в шторм.

Если они были связаны из перемежающейся полосами черной и белой шерсти, то их называли «Бонни». Шотландские черные меховые шапки назывались «пудель». Нередко матросские головные уборы были обязаны своим происхождением шапкам каторжников, ведь путь на палубу военного (да и торгового тоже) корабля часто вел прямо из тюрьмы.

Эсташ, как всегда, проявил и в этом случае независимость. Он не стал носить матросскую шапку, а натянул на голову высокую фетровую шляпу с широкими полями. Чтобы она не слетала, когда штормило, Эсташ приделал ей завязки. Шляпа у него была, как зонтик, – в ненастную погоду дождевые струи не лились за шиворот. Именно шляпа сохранила ему жизнь в схватке с Гасконцем, перекрыв Берару на мгновение обзор. После этого Эсташ просто влюбился в свою «спасительницу» и едва на нее не молился…

«Трумель» поднимал якорь. Матросы упирались изо всех сил, вращая шпиль, и пели залихватскую морскую песенку:

– Тянем снасть! Эка страсть!

Длинный трос! Хоть ты брось!

Молодцы! За концы!

В рубцах спина! Вот те на!

Патлы рыжи! Спины ниже!

Налетай, народ! Перекладина ждет!

И стар, и млад! И все подряд!

Тяни-и!.. Крепи! На весь свет вопи-и!

Вращать шпиль было делом очень нелегким. Он вращался не плавно, как карусель, а рывками. Если звучали высокие, ударные такты мелодии песни – люди дружно наваливались на вымбовки, если она лилась плавно – они могли чуточку передохнуть, набирая разгон для следующего рывка.

Эсташ, утомленный прогулкой, с удовольствием смотрел на расплывающиеся в предвечерней дымке две массивные башни Ла-Рошели, защищающие вход в порт, где он провел почти целый день. Капитан смилостивился над сыном пэра Булони, который оказался превосходным учеником и на удивление покладистым малым, отпустив его размяться и отдохнуть в какой-нибудь портовой таверне.

Подросток провел на корабле больше месяца, не сходя на сушу, – «Трумель» сделал рейс в Италию – поэтому поначалу ему казалось, что под ним качается земля. Это было странное чувство, и чтобы не свалиться, как пьяный, он пошел вразвалку – словно настоящий морской волк.

Прежде на месте Ла-Рошели была небольшая деревенька, потом вырос крохотный городишко, пока туда не пришел орден тамплиеров[16]. В течение всего времени, когда орден бедных рыцарей Христа находился в Святой земле, основной его заботой в Европе было обеспечение всем необходимым братьев, с оружием в руках защищавших паломников и христианские государства. Храмовникам нужен был удобный порт под их полным контролем.

Стремительное развитие атлантического порта Ла-Рошель в Бискайском заливе произошло после того, как орден Храма создал там Провинциальный дом. Вокруг города были построены мощные стены, превратившие его в настоящую крепость. Кроме того, тамплиеры создали плотный пояс командорств[17], что позволяло им полностью контролировать дороги, ведущие к порту. Десять из самых важных дорог тамплиеров заканчивались в Ла-Рошели.

Пока Эсташ развлекался, Пьер Фарино продал свой венецианский товар тамплиерам, большей частью ткани и продукты (солонину, сыр, вяленое мясо и рыбу; они платили, не скупясь) и загрузился главным достоянием Ла-Рошели – добрым вином и солью. А затем, вполне довольный собой, капитан приказал шипбою-ученику:

– Сегодня будешь стоять вахту со вторым мастером у руля. Отдохнул ты отменно, как я заметил… – Эсташ был немного навеселе; уж больно хорошим оказалось вино в таверне, ароматным и крепким, – поэтому силенок у тебя много накопилось. А мастер наш хоть и могуч, но одному ему с рулем не справиться, тем более что приближается греаль – сильный северо-восточный ветер. Так что скидывай свои обновки, переодевайся – и к рулю.

– Слушаюсь, капитан! – браво ответил Эсташ, хотя у самого невольно подтянулся живот – вахта была не из простых; требовалась немалая физическая сила.

Обслуживание руля на когге было делом нелегким. Румпель имел длину около двадцати одного фута и катался на специальной тележке по твиндеку[18]. Поворачивали его с помощью кольдерштока – вертикальной штанги, доходящей до верхней палубы. Управление рулем вручную было под силу одному человеку (притом силачу) разве что в открытом море и при попутном ветре, поскольку румпель ворочал тяжелое перо руля, прилаженное к баллеру – оси длиной в три фута.

Второй мастер, с которым Эсташу предстояло нести вахту у руля и которого звали Жан Бога, был на корабле личностью не менее могущественной, чем капитан Пьер Фарино. Касаемо мужества, моряцкой опытности и природных способностей, – он был просто Геракл! – никто так не держал в узде свой нрав и не соответствовал своей профессии лучше, чем второй мастер. Тем не менее сердце у него было доброе, а нрав отходчивый.

Но иной раз, не выдержав жажды, он напивался вдрызг и превращался в забияку, разящего своими кулачищами всякого, кто его не слушался. Завидев неистового Жана в таком состоянии, самые большие бунтари немедленно принимались за