Валерио Манфреди - Александр Македонский. Сын сновидения Страница 13

Тем не менее, его клиника не закрылась, Аристотель, сын покойного лекаря, предпочел другую стезю и в этот момент находился в Азии, в городе Атарнее, где после смерти своего учителя Платона основал новую философскую школу.

В клинике умершего врача продолжал работать молодой помощник Никомаха Филипп, который владел ремеслом с большим знанием дела.

Между тем мальчики, жившие вместе с Александром при дворе, росли и развивались, как телом, так и умом и душой, и наклонности, что они проявляли малышами, по большей части упрочились: ровесники Александра, такие как Гефестион, который уже был его неразлучным другом, а также Пердикка и Селевк, стали его наперсниками и сложились в сплоченную группу, как в играх, так и в учебе. Лисимах и Леоннат со временем привыкли к жизни среди других и давали выход своему темпераменту в упражнениях в силе и ловкости.

Леоннат особенно пристрастился к борьбе и из-за этого, покрытый синяками и ссадинами, вечно имел непрезентабельный вид. Самые старшие, такие как Птолемей и Кратер, были уже молодыми людьми и прошли изрядный курс суровой военной подготовки.

В этот период к их группе присоединился один грек по имени Евмен. Он работал помощником в царской канцелярии, и его очень ценили за живой ум и образованность. Поскольку Филипп хотел, чтобы школу посещали и другие юноши, Леонид выделил Евмену место в общей спальне. Вскоре Леоннат бросил новичку вызов в борьбе.

— Если хочешь получить место, должен бороться, — заявил он, сняв хитон и оставшись с обнаженным торсом.

Евмен не удостоил его взглядом.

— Ты с ума сошел? Даже не думай. — И принялся складывать свою одежду в ящик рядом с постелью.

Лисимах начал дразнить его:

— Я же говорил. Этот грек — просто писец. Уже описался.

Александр рассмеялся вместе со всеми. Леоннат толкнул новичка, и тот кубарем покатился по земле.

— Ну, будешь драться или нет?

Евмен с раздраженным видом поднялся, привел в порядок одежду и сказал:

— Одну минутку, я сейчас вернусь.

Он пошел к двери, а остальные, разинув рот, наблюдали за ним. Выйдя, грек подошел к стражнику в верхней галерее дворца, толстому как медведь фракийцу, вложил ему в руку несколько монет и сказал:

— Пошли со мной, там для тебя есть работа.

Войдя в спальню, Евмен указал на Леонната:

— Видишь этого рыжего-конопатого? Гигант кивнул.

— Молодец. Займись им и дай мешок тумаков.

Тут Леоннат сообразил, что дело приняло нежелательный оборот, проскользнул между ног фракийца, как Улисс меж ног Полифема, и сбежал вниз по лестнице.

— Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? — спросил Евмен, снова взявшись укладывать свои личные вещи.

— Да, я хочу, — вмешался Александр. Евмен замер и повернулся к нему.

— Слушаю тебя, — проговорил он с очевидным почтением, — поскольку ты хозяин этого дома. Но никто из этих голубчиков не посмеет называть меня писцом.

Александр расхохотался:

— Добро пожаловать к нам, господин царский секретарь.

С этого момента Евмен полностью влился в их компанию и стал вдохновителем всевозможных проделок и шуток над тем и над сем, но особенно часто — над стариком Леонидом: ему подсовывали ящериц в постель и живых лягушек в чечевичную похлебку, в отместку за удары розгой, которые он в изобилии раздавал своим воспитанникам, когда те появлялись в классе с невыполненным заданием.

Однажды вечером Леонид, который сам отвечал за методы воспитания, с важностью сообщил юношам, что на следующий день государю нанесет визит персидское посольство и что ему, их учителю, тоже доверено принять участие в дипломатическом приеме — ввиду его знакомства с Азией и ее обычаями. Он сказал, что старшие должны будут нести службу в почетном эскорте царя, надев парадные доспехи, в то время как младшие выполнят такой же долг рядом с Александром.

Известие вызвало среди ребят большое оживление: никто из них еще не видел ни одного перса, а все свои знания о Персии они черпали в трудах Геродота, Ктезия или записках знаменитого афинянина Ксенофонта «Анабазис». Поэтому все тут же принялись начищать оружие и готовить наряды к церемонии.

— Мой отец разговаривал с одним человеком, который говорил, будто участвовал в той экспедиции десяти тысяч, — рассказывал Гефестион, — и будто видел перед собой персов во время битвы при Кунаксе.

— Представляете, ребята? — вмешался Селевк. — Миллион человек! — И он вытянул перед собой руки с расставленными веером пальцами, словно изображая безграничный строй воинов.

— А колесницы с серпами? — добавил Лисимах. — Они несутся по равнине, подобно ветру, и из-под рамы торчат клинки, а другие закреплены на оси, чтобы косить людей, как пшеничные колосья. Не хотел бы я оказаться на таком поле боя.

— Это больше сеет страх, чем приносит действительный ущерб, — прокомментировал Александр, который до этого момента молчал и только слушал рассуждения друзей. — Так говорит и Ксенофонт в своих записках. Во всяком случае, у нас будет возможность увидеть, как персы управляются с оружием. Царь, мой отец, для послезавтрашней церемонии в честь гостей организовал охоту на льва в Эордее.

— Он пустит туда и детей? — усмехнулся Птолемей. Александр вспыхнул и встал перед ним:

— Мне тринадцать лет, и я ничего и никого не боюсь. Повтори еще раз — и я тебе все зубы вобью в глотку.

Птолемей сдержался. Другие мальчики тоже подавили улыбки. С некоторых пор они научились не провоцировать Александра, хотя он был не особенно рослым. Порой он действительно проявлял удивительную энергию и молниеносную быстроту движений.

Евмен предложил всем составить партию в кости и разыграть недельное жалованье, чем дело и закончилось. Деньги по большей части перекочевали к Евмену, поскольку грек был искусен в игре и имел слабость к деньгам.

Утихомирив гнев, Александр оставил компанию развлекаться, а сам пошел перед сном навестить мать. Олимпиада проводила жизнь в уединении, хотя сохраняла значительное влияние при дворе как мать наследника трона, но ее встречи с Филиппом ограничивались почти исключительно протокольными случаями.

Тем временем царь из политических соображений заключал браки и с другими женщинами, однако к Олимпиаде продолжал относиться с почтением, и будь у царицы не такой строптивый и тяжелый характер, Филипп, возможно, проявлял бы к ней больше чувств.

Царица сидела в кресле, рядом стоял бронзовый канделябр на пять свечей, на коленях у нее лежал папирус. За пределами света комната терялась во мраке.

Александр тихонько подошел.

— Что читаешь, мама?

Олимпиада подняла голову.

— Сафо, — ответила она. — Ее стихи так чудесны, а ее чувство одиночества так близко мне…