Александр Зеленский - Чекан для воеводы (сборник) Страница 14

— Ну, как желаете! Тогда я оставлю его себе.

Француз демонстративно повернулся спиной к германцам, собираясь уйти вместе с пленником, и в этом была его трагическая ошибка. Толстый Фриц, подняв с земли здоровенное полено, размахнулся и изо всех сил ударил наемника по башке, проговорив:

— Зачем тратиться на такие пустяки. Этот одноглазый тип должен радоваться, что я ударил его всего один раз. После второго раза его корыстная душа уже отправилась бы прямо в ад.

— Я не знал, что ты умеешь так славно бить, — деланно обрадовался Генрих, обойдя вокруг лежавшего на земле Сенкура. — Ты его точно не убил? Нет? Ладно. Заберем этого русского и поскорее уберемся отсюда куда подальше, пока этот чертов француз не пришел в себя и не позвал на помощь своих дружков. Со всем полком королевских наемников не справиться даже тебе, мой дорогой Фриц…

…Кузьма Окороков, из-за которого разгорелись такие страсти, пришел в себе только часа через два, когда повозка подручных мастера Штольца была уже далеко от страшного Сенкура, ограбившего его кабачок и задавшую ему самому хорошую трепку, после которой Кузьма потерял несколько зубов и представление о том, где и с кем он находится. Только добрая порция шнапса, влитого ему в глотку Генрихом-цаплей, немного примирила его с действительностью.

— Где это я? — спросил кабатчик, удивленно тараща глаза на двоих германцев, подгонявших пару коней в упряжке.

— В раю, — усмехнулся Генрих, умевший изъясняться по-русски довольно сносно.

— Дайте еще выпить и я в это окончательно поверю, — попросил кабатчик.

— Потом, — пообещал Генрих, — сначала ты скажешь нам, как назывался твой кабак.

— Не помню, — помотав головой, проговорил Кузьма.

— Случайно не «Осетровый бок»?

— Очень может быть… Хотя нет! — засомневался кабатчик. — Дай выпить и я вспомню.

— Пей, черт с тобой! — передавая вторую фляжку со шнапсом кабатчику, произнес Генрих.

Выпив содержимое второй фляжки до последней капли, Кузьма благодарно икнул, а потом проговорил заплетающимся языком:

— Вспомнил! Мой кабак никак не назывался. Да и зачем его называть, когда он был единственным в крепости… Ик!

— Я его убью, — тяжело вздохнув, сказал Генрих Фрицу на своем языке, чтобы кабатчик его не понял. — Это не тот, кто нам нужен.

А Кузьма продолжал размышлять вслух:

— Вы что-то спрашивали об «Осетровом боке»? Я знаю, где находится этот кабак. Он гораздо хуже моего и приносит меньший барыш, но…

— Какого дьявола?! — взревел Генрих. — Ты знаешь, где находится «Осетровый бок»?!

— А то! — пьяно осклабился Окороков. — Он находится рядом с Соколово… Это все прямо и прямо, а потом направо. Я вам укажу дорогу… Вы такие хорошие люди! Погоняй! — крикнул Кузьма и упал на дно повозки. Его сморил пьяный сон.

— Кажется, мы не прогадали, дорогой друг! — обрадованно вскричал Генрих по-немецки. — Этот тот человек, который нам нужен.

— Майн гот! — только и ответил Толстый Фриц, воздев очи долу и перекрестившись двоеперстно.

А Генрих-цапля подумал: «Соколово… Что же это получается? В этой стране все селения называются так же, как взятая поляками крепость?.. Право же, это не к добру!»

Глава 8. Печаль и радость рядом ходят

Евдокия Никитична рожала в сиреневую круговерть. Маялась она долго и мучительно, а разрешилась от бремени в одночасье, и в этом помогла ей многоопытная деревенская повитуха бабка Марфа — заезжим «иносранным кровопускателям» Евдокия Никитична не доверилась. Бабка Марфа, не послушавшись уговора дворовой челяди, прознавшей от возвернувшегося с порубежья Ферапонта о кончине батюшки Бориса Васильевича и теперь всячески остерегавшей повитуху сообщать о том роженице, все же поведала «бедолажке», как называла всех баб на сносях, сущую правду. Она даже «зачитала» мученице письмо мужа — последнее прости-прощай любимой жене, хотя и была неграмотной, просто слышала, как то послание читал вслух домоуправитель Епифан, и затвердила его наизусть.

Так вот, после этого письма матушка и опросталась, буквально в пять минут. И вышел у нее крупный такой мальчонка, копия своего батюшки, крикливый да непоседливый. А главное оба-два живые остались — и мать и дитя. Дал Господь счастье сразу после несчастья. Да такое ведь в жизни часто бывает.

Ну, а Мишаня, как назвали богатыря, рос да рос и вырос наконец до любопытного ко всему божьему миру отрока. Тогда-то и забегали-забеспокоились мальчонкины мамки да няньки, да и как не забегать, если заменил их всех скопом «отставной козы барабанщик» однорукий дядька Семен — солдат, дослужившийся в государеве воинстве до чина десятника, да вот под конец службы не уберегшийся от вражьей пули.

Наставлял Семен Мишаню так же, как учил стрелецкий молодняк в подчиненном десятке, поэтому воспитанник его довольно скоро овладел мечом да бердышом, а уж стрелял из пистоли так, что птицу влет сшибал. Молодчик был…

И потом, когда пришла пора применить воинскую науку в деле, во все дни взрослой жизни своей, Шеин «…исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана». Так-то вот! А знаете, кто оставил нам подобное свидетельство? Исконный враг гетман Жолкевский, проигравший главному воеводе Михаилу Шеину битву за Смоленск в 1609 году. А перед этим была другая битва с войсками Лжедмитрия Первого под Добрыничами, что совсем рядом с селением Соколово. Кровопролитное было сражение! Но об этом уже в следующей части.

Часть вторая. Вестник победы

Глава 1. Смертельные игры

Писарь по прозвищу Культяпый не в меру гордился тем, что считал себя человеком чрезвычайно хитрым и пронырливым, просто созданным для сбора «цветов удовольствий» в саду жизни, а все остальные людишки — это так, мошки мерзопакостные, которых можно прихлопнуть одной левой, и ничего за это не будет. Но в последние дни он несколько поумнел и даже стал опасаться за свое драгоценное здоровье. И все из-за треклятого головы сторожевой службы Прохора Безверхого, ни дна ему ни покрышки, который умудрился выследить его, удачливого писаря главного воеводы порубежной крепости Мценск, и, напугав до смерти, повел через него свою темную игру, смысла которой Культяпый не смог уразуметь до сей поры.

Вот и в это теплое утро ранней осени 1604 года от Рождества Христова Культяпый должен был встретиться со Страшным Татарином, как прозвал он крымчака-шпиона еще в первую их встречу, когда передавал этому нехристю поганому о том, что делалось в крепости и ее окрестностях под руководством старого воеводы окольничего Гречишина, а теперь вот собирался донести и о делах нового воеводы окольничего Михаила Шеина, прибывшего совсем недавно из самой Москвы. Но раньше за каждое сказанное слово Страшный Татарин отплачивал Культяпому золотом, а теперь что-то перестал, видно, понял, поганец, зачем платить, когда за то же самое можно и не платить вовсе. А может, догадываться стал, что Культяпый вместе с Безверхим водят татарскую хабаргири[1] за нос…