Висенте Бласко Ибаньес - В поисках Великого хана Страница 15

Национальность, принадлежность к которой он сам утверждал, — вот и все, что было известно Акосте определенного об этом иностранце. Все остальное в его жизни было смутно и таинственно, и все его высказывания противоречили друг другу настолько, что доктор иногда колебался, считать ли его неисправимым фантазером или просто лжецом.

Когда Колон впервые приехал в Кордову, королевская чета была в отъезде.

За год до этого свирепствовала чума, и Акосте приходилось ухаживать за тысячами больных, родные которых теребили его за полы черного плаща, наперебой стараясь зазвать к себе в дом. Король и королева провели зиму в Алькала де Энарес. Непрерывные дожди, разливы рек и рождение инфанты Каталины, ставшей впоследствии женой Генриха VIII английского, задержали их возвращение в Кордову.

С первого же разговора с этим человеком Акоста заметил противоречивость его слов. Он выдавал себя за уроженца Лигурии, но плохо владел итальянским языком, и в частности — генуэзским диалектом: Он говорил, в сущности, на средиземноморском наречии — смеси каталонского, испанского, итальянского и арабского языков, особом жаргоне, который был в ходу у всех мореплавателей во всех портах этого моря.

Его иностранный акцент был акцентом моряка, привыкшего говорить на разных языках, не зная в совершенстве ни одного из них.

Лучше всего он владел, несомненно, португальским и испанским.

В своих беседах с Акостой он старался блеснуть знанием латыни и действительно был в состоянии прочесть кое-какие книги и рукописи из его библиотеки; но его латинский язык был грубым, неизящным, совсем иным, чем тот, который воскресили гуманисты в Италии, и изучил он его, судя по оборотам речи, в Португалии или Испании.

С такими же противоречиями сталкивался доктор, когда иностранец говорил о своем возрасте. Иногда он заявлял, что ему более сорока лет, иногда же говорил, что ему едва минуло тридцать, а свою почти сплошную седину объяснял трудностями и опасностями, испытанными им на море. И в самом деле, этот человек с длинным лицом и веснушчатой загорелой кожей иногда казался стариком, а иногда поражал юношеской свежестью, несовместимой, казалось, с его седой гривой.

Бывали минуты, когда доктор чувствовал, что готов ему верить, моряки всегда привлекали его. Он разделял то почти суеверное восхищение, которое внушали жителям твердой земли мореходы, эти почти загадочные искатели приключений, понимавшие язык ветра и урагана и умевшие прочитать полет птицы, эти чародеи и колдуны, которые при одном и том же ветре каким-то чудом умудрялись плыть в различных направлениях, то подчиняясь ему, то споря с ним. Акоста вспоминал то, что говорил король Альфонсо Мудрый в своих «Партидас»[45] о мореплавателях — людях, разум которых правит кораблями в океане.

Этот незнакомец, наконец, настолько заинтересовал его, что он позволил ему часами рассуждать в библиотеке, излагая свои географические мечтания, планы будущих плаваний. За его речами он угадывал гигантскую волю. Он видел у него на лбу вертикальную морщину, признак упорства. Это был человек одной идеи, которой посвящена была вся его жизнь. Порою доктору, когда он его слушал, чудилось, что он видит на блестящих от пота висках пульсирующие жилки, как у древних пророков, казавшиеся толпам последователей двумя светящимися рогами. Его мечты были неистовыми и нечеловеческими, как у сновидцев еврейского народа, и в то же время с ними уживалась ненасытная жажда золота, материальных благ, власти и почестей.

Не раз у доктора возникало подозрение, что этот «генуэзец», не расположенный к беседам о своем происхождении и знающий столько языков, не имея в то же время родного, быть может такой же обращенный, как, он сам, предусмотрительно скрывающий свою истинную национальность в стране, где инквизиция уже за много лет до его появления начала преследовать людей подобного происхождения.

В ожидании возвращения в Кордову королевской четы проситель, плохо одетый и еще хуже питавшийся, лишенный всяких средств к существованию, кроме ничтожных подачек, которые время от времени ему посылали герцог Мединасели и еще некоторые сеньоры, проводил время в общении с доктором Акостой. Он приходил всегда в обеденный час, и знаменитый врач приглашал его к столу. Иногда, чтобы немного облегчить его нужду, доктор покупал у него книги, толстые тома, напечатанные в Италии или Барселоне, которые тот продавал монахам или ученым.

Помогая ему таким образом хоть что-то заработать, доктор в то же время давал ему читать свои книги и особенно рукописи, чтобы излечить его от множества заблуждений, свойственных человеку, получившему образование поздно и наспех.

Доктор считал его человеком малознающим, но одаренным от природы, и так как чужеземец многое повидал за время своих скитаний по морям, доктор с удовольствием заставлял его расплачиваться за обеды рассказами и расспрашивал его так искусно, что тому невольно приходилось говорить о своем прошлом. Но это прошлое, однако, начиналось только с его жизни в Португалии. Все предшествующее, связанное с его пребыванием на Средиземном море, было окутано мраком и тайной.

Один только раз он заявил, что был когда-то капитаном и командовал кораблем Рене Анжуйского, властителя Прованса;[46] но это не соответствовало его возрасту, если ему было, как он говорил, не более тридцати лет. Обычно он плавал на чьих-либо кораблях в качестве маэстре, или лоцмана, и потому его обычно называли маэстре Кристобаль.

По всей Андалусии было принято бросать в кувшины с водой кусочки камеди, которая подслащала напиток и придавала ему, как говорили в народе, чудодейственные свойства, сохраняющие здоровье. Ее привозили с Хиоса, одного из островов греческого архипелага, и маэстре Кристобаль утверждал, что он бывал там и привозил оттуда этот товар, на который был такой спрос… И это было все, что он сообщал о своей средиземноморской жизни.

Вскоре стали раскрываться кое-какие подробности. В тихие предвечерние часы, часы спокойного эпикурейского благодушия, сидя после вкусного обеда в библиотеке у стола, заставленного бутылками местного вина, монтильи и хереса, этот человек, такой скрытный, когда речь шла о прошлом, иногда проговаривался доктору о некоторых эпизодах, проливающих свет на тайну его жизни. Порою он рассказывал о каком-то морском сражении у мыса Сан Висенте между судами пиратов и четырьмя генуэзскими кораблями, шедшими в Англию, на одном из которых он и служил. Разбойничьи суда принадлежали флоту Коломбов, адмиралов, которые служили Франции и которых благодаря их имени считали генуэзцами. Все, что имело отношение к морю, считалось тогда генуэзским. На самом же деле оба эти разбойничьих адмирала, Коломбо-старший и Коломбо-младший, были французами, гасконскими моряками, и настоящее имя их было Казенава, но на родине им дали бранную кличку Куон или Куллон,[47] которую испанцы переделали в Колон, а итальянцы — в Коломбо.