Поль Феваль - Роковое наследство Страница 15

Сокровища! Тайник предназначался для сокрытия несметных богатств.

Винсент был совершенно уверен в этом. И никто на свете не смог бы его разубедить.

Коль скоро полковник не посвятил Карпантье в свою тайну и, более того, изо всех сил старался увести архитектора как можно дальше от истины, Винсент был волен ломать голову и расследовать эту странную историю, сколько душе угодно.

И Винсент расследовал.

Не на практике, разумеется, – совесть не позволила бы емy выведывать секреты человека, осыпавшего его своими милостями, – а теоретически, платонически, так сказать, с головой погрузившись в фантасмагорические исчисления различных вероятностей.

На свете существует гораздо больше людей, преуспевших в такой вот мысленной эквилибристике, чем можно предположить. Эти люди, продвигаясь, казалось бы, наугад, на самом деле следуют прямиком к заветной цели, ведомые результатами сложных алгебраических расчетов, сходных с теми, которые производят моряки, прокладывая себе путь среди таинственных просторов бескрайнего океана.

Но глубины жизни человеческой более обширны и загадочны, чем океанская пучина. Наука, о которой я говорю, вырабатывает собственную логику действий, своего рода компас, по которому путник ориентируется в потемках бытия.

Случается, что ничем вроде бы не примечательный человек вдруг начинает вырастать в значительную фигуру. Не сомневайтесь, намеренно или нет, он обзавелся таким компасом.

Винсент Карпантье был человеком одиноким, склонным к долгим раздумьям. Он любил размышлять, вычислять, сопоставлять. У него имелись все необходимые данные для того, чтобы изобрести интеллектуальный компас – невидимый прибор, таинственная мощь которого не уступает силам волшебства.

Исследовательский дух пробудился в Винсенте помимо его воли, а, возможно, и вопреки ей.

Карпантье говорил себе: «Я не хочу ничего знать», а между тем продолжал распутывать эту историю; он лгал себе подобным образом даже тогда, когда почти докопался до истины.

Винсент был не так уж прост. Полковник, его благодетель, внушал"ему глубокую антипатию, которую рам Винсент расценивал как дурное предчувствие. В самом деле, разве не случается так, что людей сначала используют в разных сомнительных предприятиях, а потом уничтожают?

Винсент вполне допускал! и такой поворот дела.

Специалисты, определяющие степень вероятности того или иного события, никогда не отбрасывают никаких фактов – даже если те кажутся совершенно неправдоподобными с точки зрения общественной морали и мнения обывателей.

И ученые совершенно правы.

Бездумно поклоняясь правдоподобию, судьи ослепили юстицию на оба глаза.

Винсент сразу же четко сказал себе:

– Возможно, я буду убит.

Он не избавился от этой мысли и позже, несмотря на то, что все полученные им сведения говорили в пользу полковника Боццо и его окружения.

Да что там «в пользу»: общество буквально пело почтенному старцу дифирамбы. Не имея контраргументов, Винсент тем не менее остро ощущал угрозу, нависшую над его головой.

Был ли он признателен полковнику за свое теперешнее благополучие? И да, и нет. Они заключили договор. Винсент трудился, полковник платил. Высокий гонорар лишь свидетельствовал о важности порученной Винсенту работы.

Речь шла, однако, не просто о личном благополучии Карпантье. Каждые три недели он получал восторженные письма от Ренье. Юноша был счастлив, он мужал, он погружался в тайны искусства; окрыленный, он благословлял Бога и людей.

А Ирен? Ирен проливала слезы радости, читая письма Ренье.

Ее душа открылась свету наук. Она училась с невиданным рвением, и в монастыре уже говорили о ее «незаурядных» способностях.

И за это Винсент не мог не быть благодарным полковнику. В детях заключалась вся жизнь Карпантье.

Он испытывал глубокую привязанность к Франческе Корона, потому что она любила его детей.

Суммируя все «за» и «против», все свои страхи и надежды, Винсент говорил себе: «Детям не грозит никакой опасности; я согласился расстаться с ними, чтобы держать их в стороне от этого темного дела. Я поступил правильно, даже если мои опасения – лишь плод больного воображения. Я заложу фундамент будущего счастья Ирен и Ренье, и все прочее не имеет никакого значения».

Январской ночью 1835 года полковник Боццо и Карпантье в последний раз встретились в белоснежной комнате, где, завешанная простынями, вовсю полыхала печь.

Работа была окончена.

Полковник велел внести свое кресло в тайник и поставить лампу на опоясывающий каморку выступ, которому предстояло заменить в этом будуаре стол и консоль. Старик с удовлетворением оглядел свой каземат с розовыми полированными стенками и поздравил Винсента.

– Дивное местечко, – прошептал полковник. – Так и хочется самому спрятаться здесь от всего мира.

А потом прибавил, буравя Карпантье мигающими глазками, сверкавшими из-под полуопущенных век:

– Дорогуша, я тебя обожаю! Ты пал так низко, что самому тебе нипочем бы не выкарабкаться. Однако стоит мне щелкнуть пальцами, и ты поднимешься на несколько ступеней выше... Ты станешь моим ближайшим другом, уважаемым человеком, влиятельной персоной.

– Вы уже заплатили мне сполна, – улыбнувшись, проговорил Карпантье.

– Ты действительно так считаешь? – спросил полковник, еще ниже опустив веки. – Не верю ни единому слову.

Ты странный человек, и я бы многое дал, чтобы узнать, что творится последние три месяца в твоей голове.

Он замолчал. На лице Винсента не дрогнул ни один мускул.

– Ты побледнел, мой друг, – заметил полковник, – но не сильно. Доводилось ли тебе из любопытства спускаться в подвалы Банка?

– Нет, никогда, – покачал головой Карпантье.

– Там весьма занятно, – усмехнулся полковник. – если бы их открывали по воскресеньям, народу туда набежало бы побольше, чем в Лувр. А знаешь, при желании в этот тайничок можно вместить все содержимое банковских подвалов...

Взгляд старика из-под белесых ресниц пронзал Карпантье насквозь.

Но Винсент хранил молчание.

– Поговорим по существу, – продолжил полковник неожиданно резко. – Мне все равно, что ты там думаешь. Ты не знаешь, где мы находимся, в этом я не сомневаюсь, и не узнаешь никогда. Кучер, возивший нас все эти три месяца, через несколько часов окажется за пределами Франции. Не пройдет и недели, как деревянная обшивка комнаты будет восстановлена, если только я не оклею ее обоями или не обтяну гобеленами. Ищи, сколько душе угодно! Только в таком деле и сам черт ногу сломит. Забери лампу, птица моя.

Он поднялся и первым вылез из каморки. Винсент последовал за ним. Потом они аккуратно задвинули служивший дверью тайника и крепившийся на шарнирах камень; на установку этого устройства ушли многие недели. Сухо щелкнул новенький замок.