Александр Кердан - Невольники чести Страница 15

— Вы мужественный, благородный человек. Мой дом всегда открыт для вас…

По прибытии на Камчатку Кирилл почувствовал себя немного лучше и при помощи Штейнгеля и матросов перебрался в деревянный домик, в одной из комнат которого располагалась контора компании, а в другой, служившей и спальней, и кухней для комиссионера — его предшественника, ему, Хлебникову, предстояло отныне жить.

Первым из служителей, кто пришел засвидетельствовать почтение новому представителю компании, оказался помощник прежнего комиссионера приказчик Гузнищевский. Из инструкции, полученной в Охотской конторе, Кирилл знал, что после отъезда на матерую землю его старого знакомого Горновского Гузнищевский вел все дела компании на полуострове и у него предстоит новому комиссионеру их принимать.

Посему, ответив на приветствие вошедшего, Хлебников пытливо оглядел его: сработаемся ли?.. Первое впечатление было благоприятным: высокий статный мужчина лет сорока, широкая улыбка, открытый лоб… И все же что-то в облике приказчика настораживало. Может быть, глаза… Про такие говорят: сам — сыт, а очи — голодны. Отчего пропадало обаяние улыбки, сужался к надбровьям лоб, да и сам приказчик становился похож на здание, у которого фасад побелен, оштукатурен, а стены — гнилые. Словом, бархатный весь, а жальце есть.

Только нравится или несимпатичен тебе твой сослуживец — это дело десятое. Коли не в состоянии ты его от себя удалить, работать вместе все равно придется. Потому Кирилл ничем свои мысли не выдал. А Гузнищевский рассыпался в заверениях в своей преданности компании и лично новому комиссионеру.

— Расторжка у нас здесь знатная, Кирилла Тимофеевич. Народец местный тароват и простодушен. Три шкуры бобра за один железный нож меняют… С того и прибытки у компании твердые, — с бессменной улыбкой говорил он. — А нам что и надобно: купить подешевле, продать подороже…

— А как же честное имя российского купечества? Эдак и о компании слава дурная пойдет…

— Честное имя, милостивый государь, — пережиток прошлого века, — глаза Гузнищевского сузились еще более. — От нас с вами правление ждет выгод, а какой ценою — сие никого не волнует…

Кирилл покачал головою, но спорить не стал: время рассудит.

Неделю спустя отправились они с Гузнищевским в Ключи — ближайшую факторию, где незадолго перед этим случилось несчастье: погиб приказчик, и был разграблен магазин. Выехали верхом на лошадях в сопровождении старика камчадала, который от лошади наотрез отказался и шел впереди пешком, да так проворно, что всадники на извилистой тропе едва за ним поспевали.

Двигались сначала вдоль реки. Когда же ее топкие торфяные берега сменились каменистыми, поросшими лесом, и горы придвинулись к ним, решили сделать растаг.

Пока Хлебников разминал затекшую от верховой езды спину, а проводник, расположившись в стороне, на стволе поваленной бурей каменной березы, раскурил маленькую трубочку, неугомонный Гузнищевский поднялся по тропе к самой седловине перевала.

— Кирилла Тимофеевич, — через некоторое время позвал он, — подите сюда!

Взору подошедшего Хлебникова открылась удивительная картина: высокий, саженей восемнадцать, гладкий, точно специально отполированный, камень отстоял в стороне от гранитных скал, обступивших тропу. На его уступах лежало множество различных предметов: ножи, бусы, ружейные патроны, несколько медных и серебряных монет.

— Что это? — спросил Кирилл приказчика, жадно разглядывавшего находку.

— Камак, однако, — вместо Гузнищевского ответил из-за спины Хлебникова неслышно подошедший проводник. Лицо его, обычно бесстрастное, теперь напомнило Кириллу лица людей, стоящих в церкви.

— Ничего брать не надо! — добавил камчадал, заметив, что приказчик наклонился, чтобы поднять монету. — Худой дело — рука отпадет. Лучше положить свой вещь. Камень — добрый. Хорошо будет. Всем хорошо, однако.

Кирилл с удивлением взирал на старика. Но лицо того снова стало непроницаемым. Проводник поклонился камню и положил на один из его уступов свою трубочку. Затем, снова поклонившись, стал спускаться к лошадям.

Следуя его примеру, Хлебников отстегнул от пояса нож и положил рядом с трубкой: обычаи надо уважать. Он собрался уходить, когда заметил, что Гузнищевский прячет в карман монеты, собранные у подножия камня.

— Что вы делаете, сударь!

— А чего ж добру пропадать? — искренне удивился приказчик.

— Так ведь святое место…

— Помилуйте, это ж нехристи, язычники!

— Все равно, я прошу вас, оставьте все здесь…

— Хорошо, — Гузнищевский был явно недоволен, однако решил не ссориться. — Пусть будет по-вашему. Спускайтесь, Кирилла Тимофеевич, я вас догоню.

Всю дорогу до Ключей молчали. До острожка добрались, когда стемнело. Разместились в избе казацкого старшины. Хозяин — степенный, крепко сбитый казак — о происшествии рассказать сумел не много:

— Ватага напала неожиданно, вишь, как оно вышло… Митяя, кума моего, что лавкой вашей заправлял, сразу кистенем в висок хватили, даже вскрикнуть не сподобился. А домашних его: жену Агафью да сынишку — Митькой тако же, как батьку, кликали — на ножи… Дочка евоная, годков пятнадцати, подалась было ко мне за подмогой, так ее словили, снасильничали всем гуртом и помирать кинули… Она мне перед смертушкой своей все и раскрыла, когда мы, «красного петуха» заметив, на выручку двинули. Да поздно. Одно пепелище от фактории осталось, вишь как…

— И то странно, — подал голос Гузнищевский, — как это ухитрились лиходеи время выгадать для набега своего. В магазине здешнем рухляди как раз на целый обоз набралось…

— Хто его ведает… Люди-то были от самого Креста — атамана воровского. Девчонка Митриева слышала, как они его промеж собой поминали. А у Креста везде глаза да уши есть.

Поутру, побродив на останках фактории, не узнав ничего нового, решили возвратиться в Нижне-Камчатск. Обратная дорога обошлась без всяких случайностей.

При въезде в город Гузнищевский, сославшись на дела, удалился, оставив Хлебникова с проводником.

Камчадал долго смотрел вслед приказчику, а потом, повернув к Кириллу лицо-маску, сказал:

— Твоя — добрый. Его — злой. Худой человека… Монета у Камака взял. Однако беда…

— Откуда ты знаешь, что взял? Ты же не видел…

— Моя все знает. Видел — не видел. Пихлач сказал.

— Кто этот Пихлач?

— О! Человека такой. На туча живет. На нарта по небу ходит… Только своя люди говорит.

— Так ты человек Пихлача? Шаман, что ли?

— Нет. Дед — шаман. Отец — шаман. Уягал — не шаман. Просто человека. Давно человека. Пихлач его знает. Правда говорит, однако…