Виталий Гладкий - Корсары Мейна Страница 16

Тогда Антон Волочай бросил клич, и вскоре в бурсу доставили целый воз одежды, собранной для своих защитников благодарными жителями города: кто-то отдавал ее и впрямь по велению души, а некоторые – по известной поговорке «и вашим, и нашим»; таких хитрецов в Киеве хватало. Вещи были не новыми, но добротными, и юноши преобразились, да так, что даже базарные торговки не узнавали бурсаков.

Что касается Тимка, то он приоделся у своего дядьки Мусия. Все-таки старое платье Устима досталось ему, притом на вполне законных основаниях. Дядька Мусий даже горячо поблагодарил Тимка за то, что он обратился к нему. Тимко лишь ухмыльнулся при этом; он понимал, почему прижимистый дядька преисполнился благодарности к родичу. Если бы не Тимко, ему пришлось бы хорошо раскошелиться на нужды обороны Киева. И теперь спудей ходил по городу в одежде, которую не грех носить даже казацкому сотнику. Собственно говоря, его и принимали за запорожца, хотя у Тимка только начали пробиваться темные усики.

Когда стало темнеть, Тимко постучал в ворота Тыш-Быковских. Собаки сначала залаяли, но, почуяв знакомый запах, быстро замолчали и собрались по другую сторону ворот, с нетерпением поджидая своего доброго друга. Мудрый не по годам Тимко сохранил для них несколько кусочков мяса, и собаки словно чувствовали, что у него в карманах; они возбужденно повизгивали, тычась носами в щели, и вообще вели себя удивительно, что сразу же подметил привратник, выглянувший в небольшое окошко в воротах. Видимо, он решил, что это кто-то из знакомых хозяина, потому как спросил по-польски:

– Пшепрашем, як пану на имен?

– Отворяй, лекарь к пану Тыш-Быковскому! – жестко проговорил Тимко на польском, уклонившись от прямого ответа на вопрос привратника; зачем слуге шляхтича его имя?

Как и многие казаки, он с детства знал польскую и татарскую речь – это была насущная необходимость, а в бурсе Тимко учил обязательную латынь и старославянский. Кроме того, дабы не изучать углубленно катехизис, он взял себе нагрузку – французский язык, благо чужая речь давалась ему легко, в отличие от богословия, которое приходилось зазубривать едва не наизусть, что для любого бурсака страшнее наказания на воздусях.

– Пан не звал лекаря… – заколебался привратник.

– Тогда кликни пани Ядвигу! – нетерпеливо повысил голос Тимко. – Да побыстрее, любезный!

Привратник ушел. Он поступил правильно – незнакомым людям нечего делать в доме хозяина без приглашения, особенно в вечерний час. Тем не менее Тимко занервничал и втихомолку выругался. Что касается Микиты, то он был спокойным и даже с виду немного сонным – как удав, который съел кролика. Они почти не разговаривали, пока добирались до усадьбы Тыш-Быковских; Дегтярь был погружен в себя и, казалось, ничего вокруг не слышал и не видел. Тимко даже опасался, что он упадет в какую-нибудь рытвину и свернет себе шею, однако ноги Микиты сами находили удобные места, и он не отставал от Тимка, который летел вперед как на крыльях.

Пришла Ядвига; Тимко сразу узнал ее по легким быстрым шагам.

– Пани Ядвига! – сказал он официальным тоном. – Я привел к вашему отцу лекаря, как договаривались.

Услышав голос Тимка, девушка тихо вскрикнула, но взяла себя в руки и приказала привратнику:

– Открывай!

Калитка в воротах распахнулась, и спудеи оказались во дворе усадьбы. Собаки окружили Тимка, сильно смутив Дегтяря, но, получив по кусочку мяса, отстали от визитеров. Ошеломленный привратник, который испугался, что меделяны могут порвать лекаря и его сопровождающего, приготовился на них прикрикнуть, да так и застыл с открытым от изумления ртом.

Спудеи вслед за Ядвигой зашли в дом и очутились в просторной светелке, обставленной не то чтобы пышно, но приятно. И мебель, и домотканые коврики на полу, и другие вещи были местного производства – за исключением большого венецианского зеркала в резной раме и нескольких парсун, писанных маслом польскими художниками, – но их делали хорошие мастера, поэтому обстановка светлицы радовала глаз и приносила эстетическое удовольствие, по крайней мере Тимку – точно. Ему казалось, что он попал в родной дом, а присутствие Ядвиги и вовсе было ему как елей на душу.

– У отца только что случился приступ, – устало сказала девушка. – Он отдыхает, и вам придется подождать.

– Ядзя! Кто там? – вдруг раздался мужской голос; он доносился из приоткрытой двери в покои хозяина дома.

– Отец, это… – Ядвига вопросительно глянула на Тимка, и тот кивнул. – Это лекарь… и его помощник.

– Пусть войдут…

Взору спудеев открылась безрадостная картина. Тыш-Быковский когда-то был крупным, дородным мужчиной, но теперь перед ними на смятой постели лежала его тень – изможденное худое тело, бледное лицо с запавшими щеками, всклокоченные седые волосы, темные глаза с лихорадочным блеском.

– Вы кто? – устало спросил шляхтич.

Микита какое-то время молча присматривался к нему, а затем решительно шагнул вперед и ответил:

– Не важно. Вы хотите выздороветь?

– Надеюсь, пан не смеется над больным человеком…

– Ни в коей мере. Просто некоторые хворые покорно сдаются на милость судьбы и не видят смысла бороться за жизнь. Таких людей лечить очень трудно, если не сказать – невозможно.

– Я готов землю зубами грызть, но выздороветь! У меня семья, дети… как им быть без меня?

– Что ж, надеюсь, у вас хватит силы воли выдержать то, что вам предстоит…

Микита достал из сумки, которая висела у него на боку, небольшую медную миску, две черные свечи, бутылочку с настойкой янтарного цвета и какие-то травки.

– Панна, – обратился он к Ядвиге, – пусть мне принесут горячей воды и мыло для омовения рук, а еще кувшин холодной, из колодца.

Ядвига убежала. Микита сел на табурет возле постели больного, взял его руку и надолго застыл в полной неподвижности, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Хозяин дома притих и еле дышал; он не отводил глаз от сумрачного лица бурсака, будто хотел прочитать на нем свой приговор.

Но вот принесли воду, и Микита сказал:

– А теперь покиньте опочивальню. И что бы здесь ни происходило, не входите! Никто не должен сюда войти! Иначе быть беде. Тимко, проследи за этим.

Ядвига и спудей вышли в светелку; Тимко нежно погладил девушку по пышным волосам цвета темной меди, она тихо всхлипнула, но сдержалась, не расплакалась. Они уселись рядышком на узеньком диванчике – единственной заграничной вещи в комнате, если не считать зеркала и картин – и приготовились ждать. Чего? Никто не знал, даже Тимко, который назвался помощником лекаря. Точнее – знахаря. Тимко уже понял, что Микита собирается совершить какой-то колдовской обряд. Спудей мысленно воззвал: «Прости нас, Господи! Спаси и сохрани…» и притих, с наслаждением ощущая близость Ядвиги.

Сначала из опочивальни хозяина дома не доносилось ни звука, ни шороха. А затем потянуло запахом горящего воска с примесью чего-то приторно-сладкого. Тимко даже чихнул, но тихо, как кот. И вдруг послышался страшный крик; это точно не был голос Микиты Дегтяря, в этом Тимко мог поклясться.

– Отец! – вскричала Ядвига и бросилась к двери.

– Стой! Остановись! – Тимко подхватил ее на руки, но она начала царапаться, как дикая кошка, и вырываться; похоже, Ядвига не соображала, что делает. – Туда нельзя!

– Не сметь ко мне прикасаться! – неистовствовала Ядвига. – Прочь руки, холоп!

– Успокойся, милая, успокойся… – Тимко одной рукой с силой прижал ее к себе, а другой гладил по голове, как малое неразумное дитя. – Все хорошо…

Вскоре Ядвига притихла, благо в опочивальне снова воцарилась тишина. Тимко по-прежнему держал ее на руках; она доверчиво прильнула к нему и спрятала лицо на его широкой груди, будто и впрямь превратилась в маленькую девочку.

Но вот дверь отворилась, вышел Микита. Он был как с креста снятый – бледный, с блуждающим взглядом, а пот с него лил ручьями.

– Рушник… дайте, – каким-то чужим голосом попросил Дегтярь.

Ядвига резво соскочила с рук Тимка, нашла полотенце, и Микита начал вытирать лицо и шею.

– Войти к отцу можно? – робко спросила девушка.

– Да…

– Ну как? – Тимко с надеждой вглядывался в отрешенное лицо Микиты.

– Получилось. Ты тоже зайди… чтобы он хорошо запомнил будущего зятя.

Микита попытался улыбнуться, но получилось не очень, и он продолжил:

– И не спустил на тебя собак, когда придешь свататься к Ядвиге…

Тимко вошел в опочивальню. Шляхтич выглядел точно так же, как и до этого, но на его лице разлилось умиротворение, словно он уже исповедался и готовился перейти в мир иной. Лихорадочный блеск в глазах Тыш-Быковского сменился на спокойное свечение, будто изнутри кто-то зажег лампадку.

– Ядзя… дочка… – он говорил очень тихо. – Заплати лекарю… сколько скажет. Теперь я уверен, что выздоровею, – тут он перевел взгляд на Тимка. – Пан есть помощник лекаря?