Наталия Осояну - Золотой город Страница 17

— Хорошо… — Гиллс взглянул на Блейка с сомнением. Он готов был сдать позиции, однако человеколюбие и природная дотошность требовали выяснения каждой мелочи. — Если вы отправитесь туда как врач, вам нужно выглядеть соответствующим образом.

Сюртук и парик — это нетрудно, я их вам одолжу, но что делать с инструментами? Вы не можете отправиться туда с пустыми руками.

Блейк пожал плечами.

— Я мог бы взять их у вас в аренду на один день.

Саквояж с хирургическими инструментами был самой дорогой вещью в доме: он стоил, по самым скромным прикидкам, никак не меньше пятнадцати гиней. Его можно было выгодно продать — любой из врачей Чарльз-Тауна не отказался бы приобрести запасной набор, — и тогда семья смогла бы забыть о нужде на несколько месяцев. Но это означало бы окончательное крушение частной практики доктора Эдварда Гиллса.

Чарли иногда казалось, что в этом саквояже его отец хранил свою душу, — так он о нем заботился.

— Я дам вам, скажем, десять фунтов. Согласны? — Гиллс промолчал, и Блейк истолковал его молчание как отказ. — Понимаю, что это не дотягивает до истинной стоимости инструментов, однако мне не нужны все инструменты, только самые необходимые.

— Но вы же никогда не держали их в руках! — воскликнул доктор, и Чарли сразу понял, что у его отца закончились аргументы. — Стоит вам открыть саквояж, пираты сразу поймут, что перед ними самозванец!

— Это верно, — сказал Блейк и улыбнулся. Улыбка у него была обескураживающая — добрая и сердечная, совсем не подходящая для авантюриста, коим он, по всей видимости, являлся. — Так научите меня, пока еще есть время!

3

Как ни возмущался Чарли, его отправили обратно в «Фальконер» — работать. Скряга Беккет впервые за полгода повел себя по-христиански, поэтому не стоило искушать судьбу и злить его долгим отсутствием. Тем более, что все сложилось удачно и нашелся человек, добровольно вызвавшийся помочь доктору Гиллсу. Трактирщик встретил своего слугу очень спокойно, как будто ничего особенного не случилось.

Сгорая от любопытства, Чарли отработал положенное время и, вернувшись домой глубокой ночью, застал любопытнейшую картину: отец и Джек Блейк сидели у камина, в котором весело потрескивал огонь, и, потягивая ром из старых треснувших чашек, вели неспешную беседу. Все выглядело так, будто они были старыми друзьями, впервые встретившимися после долгих лет разлуки. Заглянув в спальню родителей, Чарли увидел Бена и матушку — они спали, обнявшись, и лица у них были умиротворенные.

— И только потом я узнал, что у индейцев так принято! — рассказывал доктор, хрипло смеясь и размахивая руками. Он почти не кашлял, как отметил про себя Чарли. — Что-то вроде розыгрыша! Человека, которого племя намеревается сделать своим другом, вечером поят и кормят на устроенной специально по такому случаю пирушке, а утром хватают и с грозными возгласами тащат на поляну, где привязывают к дереву и притворяются, будто вот-вот сделают из него подушечку для булавок… для стрел! Когда несчастный уже простился с жизнью, к нему обязательно бросается кто-нибудь из племени и во всеуслышание объявляет — дескать, вот мой брат, жених, сын и так далее. Зависит от ситуации.

Чарли отлично знал эту историю и то, чем она в конце концов завершилась.

— И что происходит потом?

— Меня отвязали и повели к новому отцу, вождю, — праздновать дальше, на сей раз по-настоящему. Как если бы я заново родился!

— Второе рождение… — странно изменившимся голосом проговорил Блейк. — А вы знаете, док, что в Индии считают, будто душа человека после смерти переселяется в иное тело? Можно родиться человеком, можно — животным. Они говорят, что душа меняет тела, как мы меняем старую одежду на новую. — Он немного помолчал, потом прибавил: — Иногда для этого даже умирать не обязательно.

— Поражаюсь широте ваших взглядов, мистер Блейк, — заметил доктор Гиллс. — Так вот, только после этой церемонии индейцы стали мне доверять, позволили заходить в свои жилища, прикасаться к детям и к самим себе, некоторые даже назвали мне свои настоящие, секретные имена. Их травница поделилась со мной рецептами снадобий, которые передавались из поколения в поколение долгие сотни лет! Сейчас, когда я об этом вспоминаю, меня не оставляет благоговейный трепет перед этими знаниями, накопленными народом, который не умеет писать и читать.

— Так отчего бы вам не записать все эти рецепты, доктор? — спросил Блейк.

Чарли затаил дыхание. Он и сам не раз хотел попросить отца о том же, но боялся, потому что знал, каким будет ответ.

Доктор Гиллс помрачнел.

— Я обещал, что не стану их никому раскрывать, Джек.

— Но почему?

— Потому что… — Тут отец Чарли закашлялся, и пришлось подождать, пока он смог восстановить дыхание. — Потому что это тайна, в которую меня посвятили. Раскрыть ее посторонним означало бы предать тех, кто мне доверился.

Чарли подумал, что Блейк не понимает, не может понять смысла сказанных слов, поскольку финал истории ему неизвестен. Доктор Гиллс никогда никому не рассказывал о том, как в одну дождливую октябрьскую ночь у его дверей обнаружился умирающий индеец, чьи раны пришлось обрабатывать и перевязывать до самого утра. Лишь при свете дня, когда самое трудное было позади, доктор и сам Чарли, вызвавшийся помогать отцу, заметили, что их пациент из племени ямаси.

Потом пришли те, кого отец Чарли считал друзьями. И от друзей он получил подарок — стрелу, пробившую легкое…

Если бы не эта стрела и не то, что их дом сгорел первым, семье доктора Гиллса не поздоровилось бы. Уцелевшие жители Оукхилла, пытавшиеся разобраться в случившемся, первым делом вспомнили о том, что он водил дружбу с краснокожими. Со дня резни в Покоталиго прошло уже почти два года, беженцы потихоньку возвращались и отстраивали заново разрушенные дома, не забывая об укреплениях; всем казалось, что война закончена, — тем неожиданнее было вновь очутиться между двумя враждебными племенами. Слишком многие говорили, пусть и не в полный голос, что именно доктор Гиллс привлек к поселку внимание индейцев: если бы не он, дикари держались бы, по своему обыкновению, особняком и умирающий ямаси не явился бы в Оукхилл.

— Я не имею права, — сказал Эдвард Гиллс без тени сомнения. — Я не предам их.

— Предательство? — Джек Блейк сидел к Чарли спиной, но по его вновь изменившемуся голосу парнишка ощутил, что это слово скрывает некую историю — не менее интересную и запутанную, чем та, которую только что рассказал доктор Гиллс. — Да, пожалуй, я вас очень хорошо понимаю, доктор. Хотя не знаю, как поступил бы сам на вашем месте. Эй, Чарли, ты так и будешь стоять на пороге?