Роялистская заговорщица - Жюль Лермина Страница 18

Она стала объяснять ему, что тут собираются якобинцы для какого-нибудь преступного замысла и что ее обязанность знать, как далеко заходит дерзость этих людей. Быть может, надо предупредить какой-нибудь заговор… быть может, грозит опасность королю…

Лорис прервал ее со вздохом.

– Идемте, – проговорил он.

Снова она преобразилась. Она передала ему слово пропуска, условный знак. Главное, чтобы он не выдал себя, просила она. Он отвечал за себя, он был готов на все. Он надел маску, которую она ему вручила.

– Идем, – сказала она. – За Бога и за короля!

Какое-то неосторожное восклицание чуть было не сорвалось с уст Лориса, но он промолчал.

Они без всякого труда нашли маленькую дверь, кто-то шел впереди их, постучался и скрылся. Лорис постучался в свою очередь. Они прошли без всякого затруднения, не возбудив ни в ком подозрения. Они очутились в низкой комнате, дурно освещенной несколькими нагоревшими свечами. Довольно многочисленная публика терялась в полумраке.

Лорис, которому было не по себе, который стыдился той роли, какую на себя взял, заметил, что все присутствующие сняли маски.

Это ему понравилось. Раз он взялся за роль шпиона, он хотел, по крайней мере, подвергнуть себя всем опасностям.

Он тоже снял маску. Регина храбро последовала его примеру, но так как они пришли позже всех, то были в самом конце комнаты, куда не проникал свет.

Впрочем, на них никто не обращал внимания. Кто-то говорил громким, сильным голосом. Лорис взглянул на говорящего и невольно подпрыгнул.

Ему был знаком этот человек, говоривший стоя перед маленьким столом, очевидно, президент этого собрания. Не к добру он сюда попал – надо же, чтобы он встретил здесь именно того старика, на которого за несколько часов ему указали, как на ярого бунтовщика 93-го года… Картам… дедушка той прелестной молодой девушки-революционерки… И невольно Лорис стал искать глазами своего хорошенького врага, которому в душе, – он сожалел об этом, – он был другом.

Комната была плохо освещена, он ее не нашел.

Он стал слушать, нетерпеливо ожидая возвращения своей свободы.

Картам, бодрый старик, слегка сгорбленный, с широким, плоским лбом, который, как серебряным венком, был окружен седыми локонами, говорил зычным, сильным голосом:

– Хорошо ли вы поняли, граждане? Или завтра, во время торжества, мы свергнем с трона, мы, новые Бруты, нового Цезаря, человека, который вторично присвоил себе власть, или, покорные другому голосу, эхо которого вы слышали здесь, вы поклянетесь не человеку, а Франции, что вы дадите убить себя на границах под начальством того, кого изберет себе войско Наполеона. Выбирайте…

Все молчали.

– Что скажет Жан Шен? – раздался чей-то голос.

Встал человек, опять знакомый ему; Лорис сейчас же признал его, хотя видел всего несколько минут: это был спутник старика, тот самый, который при встрече пожимал руки Марсель. Ему было на вид лет тридцать пять – сорок, лицо у него было воинственное, коротко остриженные волосы, черные густые усы над толстыми губами.

– Соратники дю Ги, – сказал он, – вы знаете мою ненависть к человеку, который убил республику, убил свободу… Вы знаете также, что я был другом, сотоварищем по оружию того, чья память поныне живет между вами – Жан-Жака Уде, предводителя филалетов[13], умершего на моих руках в Ваграме…

Он замолк. Пронесся шепот. Все помнили…

– Из сохранившихся филалетов в настоящее время образовалось общество Соратников дю Ги, готовых умереть за свободу и отечество, и вы дали мне верховное право. Я не хочу им пользоваться. Я даю вам не приказание, но обращаюсь с советом к вашей совести солдат, французов и республиканцев. Без сомнения, если вы захотите, я первый буду готов схватить за мантию величия этого человека, которого мы все ненавидим, чтобы покончить с ним. Но заклинаю вас мне ответить на следующий вопрос: когда его не станет, кто будет командовать армией? Вы знаете положение вещей, иностранные державы угрожают нам и уничтожат нас, присоединясь к роялистам, которые готовы пожертвовать отечеством ради отживших взглядов короля. Если Наполеон падет в этой катастрофе от наших рук, кто соединит воедино эту разбросанную армию, чья воля, сильная и единичная, двинет ее вперед, под каким знаменем соединится она последним усилием, от которого будет зависеть самая жизнь Франции? Я спрашиваю вас, отвечайте.

Кто-то крикнул:

– Конвент!

Картам встал рядом с Жаном Шеном:

– Конвент! – воскликнул он. – Я был в нем, у меня сохранились о нем величественные и вместе ужасные воспоминания… Я требую его обратно; я желаю его! Мы имели храбрость отстаивать невозможное, мы боролись с роком, мы держали за горло самое судьбу! Борьба была тяжкая. Не имея достаточно снарядов, мы дрались нашими головами. Это было нечто ужасное и вместе величественное. Когда неприятель был побежден, мы пали разбитые, растерзанные, уничтоженные… В жилах наших не было крови. Вот что сделал Конвент. Вы его требуете сегодня, – пусть будет так. Один вопрос: где ваши члены Конвента? Те, прежние, были молоды, были полны жизни, с честолюбивыми замыслами, с готовностью умереть… Они как бы народились от молодой Франции, выросли на девственной почве, не разработанной, которую революция подготовила, вспахала. Где найти в настоящее время эту девственную силу? Где это поколение, сильное и энергичное? Не забудьте, что все, что с именем, все, что имеет цену, за пятнадцать лет подавлено, уничтожено. Канцлеры, камергеры, сановники, судейские лакеи или придворные слуги, купленные или продажные, – вот персонал вашего Конвента. Кто будет президентом в нем? Фуше? Конвент умер, и вам не воскресить его вновь.

Теперь заговорил Жан Шен. По его мнению, влияние Наполеона, его обаяние с военной точки зрения были еще во всей своей силе. Никто из патриотов не пожелал бы раскрыть настежь врата Франции. Но следовало принять решение. За Наполеона или против него?

– Решайте! – воскликнули присутствующие, – вы наш начальник, мы вас послушаемся.

Он помолчал минуту.

– Выслушайте меня, – воскликнул Жан Шен. – Завтра ко времени выступления, чтобы все соратники дю Ги были на своем посту. Вы знаете, что один полк всецело наш; когда он будет проходить мимо Цезаря… глядите все, слушайте все… вам будет дан знак, в котором вы не ошибетесь… Все будет зависеть, говорю вам, от поведения народа… от всей армии. Если для нас пробил час отдаться тяжкому долгу освобождения отчизны, не бойтесь, мы исполним свой долг. Если же наш внутренний голос подскажет нам, что этот человек еще нужен отечеству, тогда мы войдем в ряды и дадим себя убить подле него. Хорошо ли вы меня слышали… и клянетесь ли повиноваться мне?

– Да, да! – воскликнули все в один голос.

– Благодарю вас, братья, – ответил звучным