Рафаэль Сабатини - КОЛУМБ Страница 18

Отвращение вновь охватило её. В конце концов, в своём предложении дож ничем не отличался от дона Рамона. Цена, которую ей предлагали заплатить, оставалась неизменной. А в её ушах стояла мольба Пабло.

— Но как я найду этого человека? Как попаду к Испанскому двору? — ухватилась Беатрис за последнюю соломинку.

— Это наша забота. Вам помогут, вы получите в своё распоряжение значительные средства. Что вы на это скажете?

Она заломила руки. Губы её дрожали. Она-то думала, что цена останется той же, но теперь поняла, что к ней добавляется ещё и предательство.

Пристально наблюдая за Ла Хитанильей, дож повторил:

— Так что вы на это скажете?

— Нет! — она вскочила. — Не стоило и просить меня об этом. Стать приманкой! Это позор.

Барбариго раскинул руки.

— Не буду настаивать. Если я оскорбил вас, извините меня. Я лишь хотел принять участие в этом деле, облегчить участь вашего брата.

— Милосердный Боже! — простонала она. — Неужели в вас нет ни капли жалости ко мне?

— Если бы я мог даровать жизнь и свободу вашему брату, он уже был бы с вами. Но даже дож не может преступить закон, если только не докажет, что делает это ради укрепления государства. А без этого, боюсь, ваш брат станет галерником, если, конечно, трибунал не сократит время его мучений, приговорив к удушению.

Крик невыносимой боли вырвался из её груди.

— Матерь небесная, помоги мне! Скажите мне, что я должна сделать, мой господин. Скажите мне больше, скажите мне всё.

— Разумеется. Разумеется, вам всё скажут. Со временем. Сейчас вам известно достаточно, чтобы принять решение.

— А если я соглашусь, но потерплю неудачу? — Чувствовалось, что она уже сдалась. — Я даже не знаю, возможно ли то, о чём вы меня просите. Вы же мне ничего не рассказали.

Дож не заставил себя упрашивать и, вероятно, рассказал ей что-то очень важное, потому что дон Рамон де Агилар, появившись, по своему обыкновению, вечером в Сала дель Кавальо, не увидел на сцене Ла Хитанильи. И от Рудзанте он не добился ничего вразумительного. Тот лишь заверил графа, что Ла Хитанильи в его театре больше нет и он не знает, когда она вернётся.

В растерянности дон Рамон пришёл следующим утром к дожу, чтобы выяснить, как решился вопрос с Пабло де Арана.

Его заставили долго ждать в приёмной, что не способствовало улучшению настроения посла.

Он нетерпеливо мерил приёмную шагами, когда из-за двери показался разодетый толстяк с выпученными глазами и поклонился ему. Дону Рамону уже доводилось встречать этого человека, по фамилии Рокка, корчившего из себя важную персону, но на самом деле служившего в Совете трёх, поэтому посол с высоты своего положения не счёл нужным отвечать на приветствие.

Но Рокка направился прямо к нему.

— Меня послали за вашим высочеством. Его светлость примет вас немедленно.

Бормоча про себя проклятья, дон Рамон последовал за агентом Совета трёх.

Дож ничем не порадовал его.

— К сожалению, мой друг, в деле Пабло де Араны я не в силах вам помочь. Выдвинутые против него обвинения не ограничиваются только кражей. Этот несчастный передан инквизиторам. — Дон Рамон понял, что последней фразой дож объясняет присутствие при разговоре агента Совета трёх. — В их действия не может вмешиваться даже дож. Между прочим, они потребовали от его сестры незамедлительно покинуть Венецию. И я полагаю, что ваш интерес к его персоне быстро угаснет. Во всяком случае, надеюсь на это.

На прощание Барбариго мило улыбнулся, но испанец ещё долго гадал, то ли в последних словах дожа проскользнула насмешка, то ли ему это почудилось со злости.

Глава Х. СПАСЕНИЕ

Кристобаль Колон слонялся по своей комнате над мастерской мастера-портного, Бенсабата, перебирая в памяти события прошлого и размышляя о будущем. От последнего он уже не ждал ничего хорошего.

Май подходил к концу, и белокаменный город Кордова купался в жарких лучах андалузского солнца. Ещё несколько дней, и горы, подступившие с севера, побелеют от цветущих апельсиновых деревьев, а в садах Алькасара зацветут гранаты.

Через открытое окно до Колона долетал уличный шум: треньканье колокольчиков мула, крики водоноса, детский смех, жужжание прялки.

Всем недовольный, он улёгся на кожаный диванчик. Скромная обстановка комнаты указывала, что её обитатель не из богачей. Кровать в нише, задёрнутой выцветшей портьерой. Дубовый стол посередине комнаты на голом полу. Гладильная доска у стенки. Небольшой сундучок под окном. Пара стульев с высокими спинками.

Выбеленные стены украшала овальная картина в бронзовой раме. Изображала она деву Марию с золотистыми волосами, белоснежной кожей, в очаровании юности. Картину эту Колон купил много лет назад в Италии, и она всюду путешествовала с ним. Нарисовал её Алессандро Филипепи, более известный как Боттичелли. Иногда в молитве Колону казалось, что дева Мария на картине оживает, вслушиваясь в его слова.

Мрачно вглядывался он в низкий потолок комнатки, столь несоответствующей его честолюбию. Куда уютнее он чувствовал себя во дворцах. Хотя, по правде говоря, после возвращения двора в Кордову, он редко появлялся в Алькасаре. Придворные подталкивали друг друга, когда он проходил мимо, как, впрочем, и восемнадцать месяцев назад, когда он впервые предстал перед очами короля и королевы, но теперь эти подталкивания сопровождались насмешливыми улыбками. Он устал от этих улыбок и начал опасаться, что в какой-то момент не выдержит и как следует отделает одного из этих улыбающихся бездельников. Из-за этого, да и потому, что наряды его изрядно пообтрепались, он потерял всякий интерес ко двору, занятому войной с маврами, политическими интригами с Францией, подготовкой к изгнанию евреев и не имеющему ни одной минуты, чтобы обдумать его заманчивое предложение.

А не поставить ли точку, подумалось ему. Утром Кинтанилья прислал ему ежеквартальное пособие, так что он мог купить себе мула и отправиться во Францию, чтобы попытать счастья там. Но кто мог гарантировать, что во Франции его не ждёт новое разочарование? Ничего другого он пока не видел. Все силы зла поднялись на борьбу с ним, возводя на пути к желанной цели преграду за преградой. Огорчится ли кто-нибудь, если он уедет? Скорее всего двор даже не заметит его отсутствия.

Тут он, однако, возразил сам себе. По крайней мере двое будут сожалеть о таком решении: Сантанхель, не оставляющий его без поддержки, и маркиза Мойя. При мысли о маркизе перед ним возникло её лицо, улыбка на влажных алых губах, огромные глаза, бархатистая кожа. Чувственная женщина, на груди которой он мог бы забыть о бесконечной череде неудач. Но прочная стена отделяла их друг от друга. Стену, конечно, он мог и сломать, но открыв дорогу к сердцу маркизы, он лишился бы благоволения королевы. Так что не оставалось ничего иного, как только мечтать о юной красавице.