Александр Дюма - Роман о Виолетте Страница 2

Летом, при свете дня, под их сенью дикие голуби шумно оспаривают господство над верхними ветвями; с наступлением темноты вновь воцаряются покой и безмолвие.

В десять вечера бьют отбой, запирают решетки, и наступает неповторимая ночная пора, медленно выплывает луна, серебря макушки деревьев своими бледными лучами.

Появление луны часто сопровождает легкий ветерок, и тогда трепещущие листья озаряются светом, пробуждаются, оживают, излучая любовь и томясь по наслаждению.

Постепенно, одно за другим, гаснут окна, силуэт дворца становится неясным, чернея на фоне прозрачной небесной лазури.

Мало-помалу замирает городской гул, затихает громыхание последнего фиакра или омнибуса, и твой слух упивается тишиной, нарушаемой лишь дыханием уснувшего исполина.

Взор отдыхает при виде дворца и деревьев, позаимствовавших у мрака его неподвижную величественность. Там, у окна, я нередко часами предавался мечтам.

О чем я грезил?

Я и сам уже не помню; наверное, о том, о чем фантазируют в тридцать лет: о любви, о женщинах, которых уже встретил, а еще чаще – о тех, которых еще не встречал.

По правде сказать, самая привлекательная женщина – это та, какую ты еще не познал.

Есть люди, обиженные природой: солнце – душа нашего мира – забыло озарить их своим лучом; они все видят в сером цвете и в течение сумеречного своего существования исполняют как гражданский долг действо, которым Господь одарил излюбленное свое создание, назначив высшим счастьем необузданную вспышку чувств, до боли острый восторг сладострастия, способный умертвить и гиганта, продлись он целую минуту вместо пяти секунд.

Они не рождают детей, а размножаются, они – часть огромного человеческого муравейника, который строит дом по камушку, по кирпичику; они летом запасаются едой на зиму и на вопрос Всевышнего: «Что ты делал на Земле?» – отвечают: «Работал, пил, ел, спал».

Блажен тот, кто после бесполезных поисков смысла своего пребывания на этом свете ограничится оправданием перед гласом небесным: «Я любил!»

Во власти таких размышлений, уводящих в беспредельное пространство, где неразличимы небо и земля, я вздрогнул при звуке башенных часов соседней церкви, пробивших два часа ночи, и тут мне показалось, что кто-то постучал в мою дверь. Я подумал, что ошибся, и прислушался: стук повторился. Тогда я решил взглянуть, кому вздумалось посетить меня в подобный час. В отворенную дверь проскользнула юная девушка, почти ребенок.

– Ах, сударь, спрячьте меня, прошу вас! – залепетала она.

Я приложил палец к губам, призывая ее хранить молчание, как можно осторожнее прикрыл дверь и, следуя за образовавшейся полоской света, обняв девушку за плечи, проводил ее к себе в спальню.

Там, при свете двух свечей, я стал приглядываться, что за птичку, вырвавшуюся из клетки, подбросила мне судьба.

Первое впечатление подтвердилось: это была очаровательная девочка лет пятнадцати, тоненькая и гибкая, как тростинка, но уже вполне сформировавшаяся.

Рука моя случайно скользнула по ее телу и, наткнувшись на живую округлость, явно ощутила грудь.

От одного этого прикосновения по жилам моим пробежала дрожь. Есть женщины, наделенные природой чарующим даром пробуждать чувственность, едва до них дотронешься.

– Мне так страшно! – прошептала она.

– Неужели?

– О да! Какое счастье, что вы еще не спите.

– И кто же вас так сильно напугал?

– Господин Берюше.

– Кто такой господин Берюше?

– Муж хозяйки мастерской, в которой я работаю там, внизу.

– И чем же вам досадил этот господин Берюше? Ну же, рассказывайте.

– Вы приютите меня на всю ночь, не так ли?

– Вы останетесь здесь настолько, насколько пожелаете. Я не имею обыкновения выставлять за дверь красивых девушек.

– О, я еще всего лишь маленькая девочка, а не красивая девушка.

– Как сказать!..

Взгляд мой, нырнув сквозь ее приоткрытую рубашку, еще раз убедился, что моя гостья вовсе не такая уж маленькая девочка, какой представляет себя.

– Завтра на рассвете я уйду, – сказала она.

– И куда вы направитесь?

– К сестре.

– Сестре? Где сейчас ваша сестра?

– На улице Шапталь, дом четыре.

– Ваша сестра живет на улице Шапталь?

– Да, на антресолях. У нее две комнаты, одну она предоставит мне.

– И что делает ваша сестра на улице Шапталь?

– Работает на магазины. Ей покровительствует господин Эрнест.

– Она старше вас?

– На два года.

– Как ее зовут?

– Маргарита.

– А как зовут вас?

– Виолетта.

– Похоже, в вашей семье отдают предпочтение подобным именам.

– Это мама обожала цветы.

– Ваша мать умерла?

– Да, сударь.

– Какое имя она носила?

– Роза.

– Определенно, у вас дома было заведено давать такие имена! А что с вашим отцом?

– О, он в добром здравии!

– И чем он сейчас занимается?

– Он сторожит ворота в Лилле.

– Его имя?

– Руша.

– Заметьте, вот уже целый час я расспрашиваю вас, но так и не выяснил, отчего же вы испугались господина Берюше?

– Оттого, что он все время пытался меня поцеловать.

– Вот оно что!

– Он повсюду преследовал меня: я даже не осмеливалась в темноте заходить в комнату за лавкой, поскольку была уверена, что он там меня поджидает.

– А вам было неприятно, что он хотел вас поцеловать?

– Ужасно неприятно!

– И почему вам это так не нравилось?

– Потому, что я считаю его уродливым, и, к тому же, он, кажется, добивался чего-то большего, чем поцелуй.

– Чего же он еще добивался?

– Не знаю.

Пристально вглядываясь в нее, я старался определить, не смеется ли она надо мной. Безукоризненно целомудренное выражение лица свидетельствовало об ее искренности.

– Но, кроме попытки поцеловать вас, он предпринимал еще какие-то действия?

– Да.

– Какие же?

– Позавчера, когда я уже легла в постель, кто-то поднялся по лестнице и пытался открыть дверь моей комнаты. Думаю, что это был он.

– Он ничего не произнес?

– Тогда – нет, но днем он подошел ко мне со словами: «Не закрывай сегодня вечером свою дверь, малышка, как ты это сделала вчера ночью, мне нужно сказать тебе что-то важное».

– И вы все же заперли дверь?

– Еще бы! Тщательнее, чем когда-либо.

– И он явился?

– Пришел, стал поворачивать ручку двери во все стороны, тихо стучался, потом сильнее, приговаривая: «Это я, откройте же, это я, моя крошка Виолетта».

Как вы понимаете, я не отзывалась, а тряслась от страха в своей постели.

Чем настойчивее господин Берюше повторял, что это он, и называл меня своей крошкой Виолеттой, тем сильнее я натягивала на голову одеяло. Это длилось не менее получаса, потом он ушел, что-то сердито бормоча.