Александр Дюма - Роман о Виолетте Страница 3

Чем настойчивее господин Берюше повторял, что это он, и называл меня своей крошкой Виолеттой, тем сильнее я натягивала на голову одеяло. Это длилось не менее получаса, потом он ушел, что-то сердито бормоча.

Сегодня весь день он на меня дулся, и я надеялась, что на этот вечер отделалась от него. Я уже, как вы видите, почти разделась, когда вспомнила, что нужно закрыть дверь на засов. И тут обнаруживаю, что моя задвижка похищена, у меня теперь нет замка, а значит, дверь больше не запирается. Тогда, не теряя ни секунды, я сбежала и постучалась к вам. О, это было внушение свыше!

И малютка обвила руками мою шею.

– Меня, значит, вы не боитесь? – спросил я.

– О, нет!

– И если бы мне захотелось вас поцеловать, вы бы не убежали?

– Посмотрите, как бы я поступила, – сказала она и прижала свой свежий влажный ротик к моим иссохшим губам.

Руки мои, словно повинуясь чужой воле, обхватили ее головку, а губы на несколько мгновений задержались на ее губах, пока кончиком языка я поглаживал ее зубы. Она закрыла глаза и, запрокинув голову, произнесла:

– Как приятно целоваться!

– До сих пор вам это было незнакомо? – поинтересовался я.

– Нет, – ответила она и провела языком по своим разгоряченным губкам. – Так вот обычно и целуют?

– Тех, кого любят.

– Значит, вы меня любите?

– Пока нет, но весьма к этому склонен.

– И я тоже.

– Вот и прекрасно!

– А как поступают, когда любят друг друга?

– Целуются, как мы только что.

– И ничего больше?

– Ничего.

– Странно, а мне казалось, должны присутствовать еще какие-то желания, будто поцелуй, при всей его приятности, только начало любви.

– А что вы сейчас испытываете?

– Трудно выразить словами: истома во всем теле, блаженство, какое я порой испытываю во сне.

– А пробуждаясь после таких счастливых снов, что вы чувствуете?

– Я вся разбитая.

– И у вас никогда не возникало подобных ощущений наяву?

– Только сейчас, когда вы меня поцеловали.

– Неужели я первый мужчина, который вас целует?

– Так, как вы, да. Отец часто целовал меня, но это было совсем по-другому.

– В таком случае, вы девственница?

– Девственница? Что это означает?

В ее интонации не было ни тени притворства.

Я преисполнился жалости или, скорее, почтения к невинной девочке, столь безоглядно доверившейся мне. Было бы преступно похищать украдкой, точно вору, бесценное сокровище природы, которым она, сама того не ведая, владела, и которое, единожды отданное, утрачиваешь навсегда.

– А теперь, дитя мое, давайте спокойно все обсудим, – сказал я и выпустил ее из своих рук.

– Ведь вы не отошлете меня обратно?

– Не волнуйся, я так рад, что обрел тебя.

И, собравшись с мыслями, я продолжил:

– Послушай, поступим вот как – зайдем за твоей одеждой.

– Очень хорошо. И куда я отправлюсь?

– Отныне это уже моя забота. А сейчас поднимемся вдвоем в твою комнату.

– А как же господин Берюше?

– Скорее всего, его там нет. Уже отзвонило три часа ночи.

– А что мы будем делать у меня в комнате?

– Возьмем твои вещи.

– А потом?

– У меня в городе есть еще одна квартира; я отвезу тебя туда с вещами, и там ты под мою диктовку напишешь письмо господину Берюше. Согласна?

– Ах, да, я сделаю все, чего ты захочешь!

Восхитительная доверчивость юности и целомудрия! Стоило только попросить – и прелестная девочка тотчас исполнила бы любое мое желание.

Мы поднялись в комнату, лишенную засова, собрали скромные пожитки Виолетты: их оказалось так немного, что они легко уместились в одной дорожной сумке. Она оделась, и мы спустились к воротам. Не найдя фиакра, мы, рука об руку, весело и непринужденно, как два школьника, зашагали на улицу Нев-Сент-Огюстен – месторасположение очаровательной квартирки, куда я хаживал в те дни, или, вернее, в те ночи, когда предавался распутству.

Час спустя я вернулся домой, так и не продвинув ни на шаг свой роман с Виолеттой.

ГЛАВА II

Моя наемная квартира на улице Нев-Сент-Огюстен представляла собой не просто меблированную комнату в гостинице, отнюдь нет – обстановка была подобрана мною лично согласно ее назначению, и изяществом своим способна была удовлетворить запросы самой взыскательной возлюбленной.

Стены и потолок были обиты алым бархатом; портьеры на окнах, полог кровати и обивка кровати были из бархата того же тона, оттененные витыми шнурами и лентами из атласа тускло-золотого цвета.

У изголовья постели находилось зеркало; точно напротив, между двумя окнами, – другое: так достигалось многократное повторение того, что в них отражалось.

Подобное же зеркало, установленное на камине, было украшено в стиле Прадье – великолепного скульптора, который умел придать чувственность даже статуе самой добродетели.

Задрапированная алым бархатом дверь вела в туалетную комнату.

Освещенная сверху и обитая кретоном, она отапливалась камином из спальни и была снабжена прелестными английскими умывальными чашами, главным украшением которых служила прозрачная поверхность воды.

Ванна была скрыта в канапе; рядом лежала огромная черная медвежья шкура, и ступавшие на нее маленькие ножки казались еще белее.

На той же лестничной площадке находилась комната хорошенькой горничной, в чьи обязанности входило прибираться в квартире, а также заботиться о появляющихся там дамах.

Горничной через дверь давалось указание готовить ванну в туалетной комнате так, чтобы не будить особу, находящуюся в спальне.

Мы вошли в темноте, и я включил только ночник из розового богемского стекла. Я отвернулся, чтобы девочка могла улечься без стеснения, хотя в простодушии своем она несомненно проделала бы это и передо мной. Наконец я поцеловал ее в глаза, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе.

Несмотря на недавние переживания, Виолетта безмятежно, как кошечка, раскинулась на кровати и, зевнув, пожелала мне доброй ночи; уверен, что на новом месте она без труда уснула еще до того, как я спустился по лестнице.

Со мной все обстояло иначе. Меня мучила бессонница: вспоминались грудь, задетая моей рукой, рот, прижавшийся к моим губам, приоткрытая сорочка, сквозь которую так далеко проник мой пытливый взор, и невольный трепет пробегал по моему телу.

Уверен, читатель-мужчина догадается, отчего я остановился в начале пути, и не потребует разъяснений.

Читательницы же, более любопытные, но менее сведущие в некоторых статьях нашего кодекса, безусловно поинтересуются, почему я не продвинулся дальше.

Спешу оговориться: причина вовсе не в отсутствии влечения. Просто, Виолетте, если помните, едва исполнилось пятнадцать лет, она была так наивна, что представлялось истинным преступлением лишить ее целомудрия, не объяснив ей, что она отдает. К тому же – да позволят мне заметить о себе самом – я из тех натур, которым нравится смаковать все тонкости любви и все изыски сладострастия. Невинность – цветок особенный, его следует как можно дольше выдерживать на стебельке, обрывая лепесток за лепестком.