Роберт Стивенсон - Сент Ив Страница 20

— Дорогая моя мисс Флора, не разбив яиц, не сделаешь яичницы, — сказал я, — а сбежать из Эдинбургского замка не безделица. Один из наших, кажется, даже разбился.

— Да ведь вы бледны как полотно и еле держитесь на ногах! — воскликнула она. — Вот вам моя шаль, постелите ее в углу и сядьте, а я собью вам яйца. Видите, я и вилку захватила. В былые времена я бы отлично могла ухаживать за якобитами или ковенантерами! Нынче вечером вы поедите лучше: Рональд принесет что-нибудь из города. Денег у нас довольно, а провизией мы распоряжаться не можем. Ах, если бы мы с Рональдом были в этом доме хозяевами, вам не пришлось бы томиться здесь, в жалкой хибарке! Рональд так вами восхищается!

— Дорогой друг, — сказал я, — бога ради, не смущайте меня еще новым подаянием. Я счастлив был принять его из ваших рук, когда у меня была в том нужда, теперь же, хоть я и нуждаюсь решительно во всем, зато в деньгах у меня недостатка нет. — Я вытащил пачку ассигнаций и протянул Флоре одну бумажку, на которой стояла цифра десять фунтов и подпись знаменитого Абрахама Ньюлендса. — Сделайте милость, возьмите эти деньги на расходы; ведь вы, безусловно, согласились бы, чтобы я взял их у вашего брата, окажись он на моем месте, а я — на его. Мне понадобится не только еда, но и платье.

— Положите деньги на пол, — сказала Флора. — Я не могу остановиться, пока не собью яйца.

— Вы не обиделись? — воскликнул я.

Она ответила взглядом, который уже сам был мне наградой и, казалось, в будущем сулил еще больше. Была в нем и тень упрека и такое тепло и нежность, что я лишился дара речи. И пока она не кончила приготовлять кушанье, я не сводил с нее глаз.

— Ну вот, — сказала она, — теперь отведайте.

Я отведал — и поклялся, что это поистине нектар. Флора собрала остальные яйца, присела напротив меня и смотрела, как я ем. В ту минуту от этой высокой юной девушки веяло материнской нежностью, и на нее невозможно было смотреть без восхищения. Аппетит у меня был хоть куда, и я по сей день удивляюсь умеренности, с которой тогда ел.

— Какое платье вам понадобится? — спросила Флора.

— То, которое приличествует джентльмену, — отвечал я. — Прав я или нет, но, думаю, эта роль подходит мне более всего. По моему замыслу, мистер Сент-Ив (а так я буду именоваться во время предстоящего мне путешествия) будет фигурой в достаточной мере экзотической, и костюм у него должен быть под стать.

— Но тут есть одна трудность, — сказала Флора. — Если на вас грубая одежда, никто не смотрит, как она сидит. Но если речь идет о платье джентльмена… О, тут уж совершенно необходимо, чтобы оно сидело безупречно! А особливо при том, — она не сразу нашла нужное слово, — при том, что манеры у вас несколько необычные и все вас тотчас приметят.

— Увы, бедные мои манеры! — сказал я. — Но что поделаешь, милый друг Флора, человечество принуждено мириться со всеми этими незначительными приметами и различиями. Вот хотя бы вы — вас мигом приметишь даже в толпе посетителей, что приходят в крепость навестить несчастных узников.

Я вдруг убоялся, что спугнул своего доброго ангела, и, не переводя дыхания, стал говорить, какая материя и какие цвета желательны для моего туалета.

— Но, мистер Сент-Ив! — воскликнула Флора, глядя на меня широко раскрытыми глазами. — Мистер СентИв, если таково отныне ваше имя, я не говорю, что все это не будет вам к лицу, но благоразумно ли так наряжаться для дальнего пути? Боюсь, — продолжала она с милым смешком, — боюсь, не слишком ли это сумасбродно!

— Ну, а сам я разве не сумасброд? — спросил я.

— Я и вправду начинаю так думать, — отвечала она.

— Вот видите! Меня достаточно долго выставляли на посмешище. Неужто вы не чувствуете, что в плену для меня горше всего была одежда, в которой я вынужден был ходить? Можете заключить меня в тюрьму, можете, если угодно, заковать в цепи, но дайте мне остаться самим собой. Вы и помыслить не можете, каково это — чувствовать себя клоуном, да еще среди врагов, — с горечью прибавил я.

— Но вы глубоко несправедливы! — воскликнула Флора. — Вы говорите так, словно кому-нибудь приходило на ум над вами смеяться. Ничего подобного не было. Все мы болели за вас душой. Даже моя тетушка, хоть, боюсь, порою ей и не хватало деликатности. Видели бы вы ее дома, слышали бы, что она говорит! Она принимала в вас такое участие! Нас огорчала каждая заплата на вашем платье; тут нужна бы сестринская забота.

— Вот чего я лишен… У меня никогда не было сестры, — сказал я. — Но если вы говорите что вид мой не был вам смешон…

— Что вы, мистер Сент-Ив! — воскликнула она. — Никогда. Ни одной минуты. Все это слишком печально. Видеть джентльмена…

— В шутовском наряде и к тому же с протянутой рукой, точно нищего? — перебил я ее.

— Видеть джентльмена в беде, который переносит ее с таким достоинством, — возразила Флора.

— И неужто вы не понимаете, мой прелестный неприятель, — сказал я, — что даже если все так и было, как вы говорите, даже если вы находили, что шутовской наряд мне к лицу, ради меня самого, ради моей отчизны и ради вашей доброты я только еще сильней хочу, чтобы вы наконец увидели того, кому так облегчили существование, в том обличье, какое ему предназначено богом! Чтобы вы могли вспомнить его не только в ярко-желтой хламиде и три дня небритым!

— Вы придаете чересчур большое значение одежде, — заметила Флора. — Для меня же это не так важно.

— А для меня, боюсь, это очень важно, — сказал я. — Но не судите меня слишком строго. Ведь я пекусь лишь о том, чтобы было чем вспомнить человека. У меня у самого их много, этих бесценных памяток, милых сердцу подарков, и, пока я жив, пока мне не изменила память, я с ними не расстанусь. Немало воспоминаний храню я и о великих делах и о высоких добродетелях — о милосердии, сострадании, вере. Но иной раз нельзя забывать и о мелочах. Помните ли вы, мисс Флора, тот день, когда я увидел вас впервые, день, когда задувал сильный восточный ветер? Сказать вам, какое на вас было тогда платье, мисс Флора?

К этому времени мы оба уже поднялись, и она взялась за ручку двери, собираясь уйти. Быть может, сознание, что она уходит, придало мне храбрости воспользоваться этими последними минутами, а это, в свою очередь, помогло ей ускользнуть.

— Право же, вы слишком романтичны! — со смехом сказала она, и на этом солнце мое закатилось, очаровательница моя исчезла, и я вновь остался в полутьме в обществе наседок.

ГЛАВА IX

ВТРОЕМ ХОРОШО, А ЧЕТВЕРТЫЙ УЖЕ ЛИШНИЙ

Остаток дня я спал в углу курятника на шали Флоры и проснулся лишь оттого, что в глаза мне ударил свет; я вскочил, едва не задохнувшись (ибо в эту минуту мне, разумеется, привиделось, что я все еще спускаюсь с крепостных стен), и увидел, что надо мною склонился Рональд с фонарем в руке. Оказалось, что уже за полночь, что проспал я чуть не шестнадцать часов, что Флора уже загнала кур в курятник, а я и не слыхал, как она входила. Невольно я спросил себя: наклонилась ли она надо мною, когда я спал, взглянула ли на меня? Мои высоконравственные соседки спали непробудным сном; приободренный мыслью о предстоящем ужине, я насмешливо пожелал им доброй ночи, вышел в сопровождении Рональда в сад и был бесшумно введен в спальню на первом этаже. Там меня ждали мыло, вода, бритва, застенчиво предложенная мне юным хозяином, который сам пока еще в этом предмете не нуждался, и новое платье. Какая это была восхитительная, хоть и несколько ребяческая радость — вновь побриться самому, не полагаясь на тюремного цирюльника! Волосы мои сильно отросли, но у меня хватило благоразумия не пробовать остричься собственноручно. От природы они у меня вьются, и я, право же, не находил, чтобы прическа эта меня слишком уродовала. Платье оказалось почти так хорошо, как я надеялся. Жилет из тончайшей шерсти был очень мил, панталоны — отличного кашемира, и сюртук сидел превосходно. Когда я облачился во все это и глянул на себя в зеркало, я поневоле послал своему изображению воздушный поцелуй.