Станислав Пономарев - Быль о полях бранных Страница 21

С умыслом было сделано и другое: прием дани с покоренных народов. Этот ритуал потому проводился здесь, что самые богатые дары и самоцветы, золото и серебро меркли перед драгоценным великолепием и казались ничего не стоящей мишурой. Данник чувствовал свою бедность, ничтожество и невольно сопоставлял виденное с богатством своего государя. И то верно: мало кому в мире сущем удалось так ограбить множество народов и стран, как это сделали татаро-монголы...

Войдя, посол великого князя Московского и Владимирского снял соболью шапку, преклонил колено и опустил голову. Однако и в этот короткий миг Семен Мелик успел оглядеть залу. В центре, на некотором возвышении, сидели десятка два разнаряженных мурз. Над ними, на высоте человеческого роста, в сиянии разноцветных сполохов восседал на золотом троне сам Великий Султан Дешт-и Кыпчака, Царь над царями, Властелин полумира, Могучий и ослепительный Ал и-ан-Насир — Защитник правоверных и Опора Ислама! Огромный зеленый тюрбан с алмазным полумесяцем венчал его голову. Кафтан из серебряной царьградской парчи искрился самоцветами. Султан сидел, гордо откинувшись на спинку трона. Левая рука его опиралась на рукоять широкого кривого меча, обнаженное лезвие которого вонзилось острием в пол перед троном. Чуть ниже, слева от трона, стоял высший сановник государства — великий карача Аляутдин-мухтасиб.

Вдоль стен круглой залы истуканами замерли высокорослые воины с обнаженными мечами в руках. Было их не менее двух сотен. Цвет одежды и покрой ее, вооружение и стальная броня были изукрашены так, чтобы они гармонировали с великолепием стены. Среди всех, здесь присутствующих, только один султан выделялся, и как бы только он один был здесь, а остальные — скрытая беспощадная сила.

Русский посол, по сравнению с этим великолепием, смотрелся бедно. Конечно, и у него нашлась бы парчовая одежда и вся остальная драгоценная мишура, но он следовал раз и навсегда заведенному здесь распорядку: ничто, ни в одежде, ни в позе, не должно было показывать самостоятельности правителя народа, подвластного Золотой Орде. Даже малое нарушение установленных почти полтораста лет назад правил немедленно каралось смертью посла и жестоким нашествием на земли его господина. Только покорность признавалась в этих стенах!

Никакого оружия у Семена Мелика не было. И все же русскому послу предоставили одну привилегию — стоять на одном колене, — тогда как все остальные послы должны были испытывать унижение на обоих. Этого послабления Семен удостоился за то, что оказал исключительную услугу султану Али-ан-Насиру в его столкновении с Токтамышем.

Когда о великой чести было сообщено руссу, он подумал: «Ежели бы вы знали, что пайцза Джучи-царя у меня, то...» Можно только догадываться, какой жестокой казни подвергся бы дерзкий.

Боярин еще вчера через доверенных людей передал подарки султановым женам. А от блистательной Зейнаб-хатын в отдарение получил перстень, некогда принадлежавший Мухаммеду Алла-ад-Дину[65]. Этот перстень сейчас красовался на безымянном пальце левой руки русса, и он не побоялся надеть его, потому что знал: подарок передан ему с ведома самого султана.

— Кто ты, бохадур? Чьей земли посланец? — раздался громкий голос мухтасиба. — Как смел ты явиться перед лицом Царя царей, Светоносного и Могучего Али-ан-Насира?!

Семен Мелик поднял голову и ответил, как было принято:

— Я посол Великого Князя Московского и Владимирского Димитрия Иоанновича, послушного воле Царя царей — Могучего и Непобедимого салтана Алима! Да продлит Всевышний дни его на сто лет, а славу царствования присно[66] и во веки веков!.. Вот грамота Великого Князя Руси. — Посол двумя руками протянул перед собой свиток с висячей золотой печатью.

К нему приблизился один из сановников, тоже двумя руками взял пергамент и, склонившись, отнес его к подножию трона.

Султан наступил на грамоту правой ногой. Это тоже был ритуал, введенный еще Бату-ха-ном — основателем Золотой Орды.

И все же горячее сердце Семена дрогнуло от возмущения. Будь он просто человеком или воином, то вряд ли сдержался бы. Но на плечах посла лежал тягчайший груз ответственности за судьбу всего народа русского. Приходилось смиряться.. .

— Что еще велел передать нам раб наш, коназ-баши Димитро? — спросил Аляутдин-мух-тасиб.

— Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович велел мне сначала поднести подарки тебе, царь царей и великий салтан татарский. — Он поднял руку.

— Внимание и повиновение! — раздался возглас тургауда за спиной русса.

— Разрешаем внести бакшиш от данника нашего, коназа-баши Димитро, царю царей, светоносному и могучему султану Али-ан-Наси-ру! —- объявил великий карача.

Первым вошел советник русского посла боярин Андрей Одинец с драгоценной парчовой на соболях шубой. Он держал ее на вытянутых руках. Советник встал на колени справа от Семена Мелика. Следом явились четверо молодцов с двумя большими коваными сундуками, поставили их перед послом и, пятясь, склоненные чуть ли не до земли, удалились.

— Прими, Царь царей, Могучий Салтан татарский Алии, эту шубу, сделанную для тебя златошвеями русскими! — сказал посол.

Али-ан-Насир молча и неподвижно сидел на своем высоком троне, и ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном белом лице.

Тот же сановник подошел, взял драгоценную шубу из рук боярина и отнес ее к подножию трона.

— Принесите сундуки! — приказал мухта-сиб воинам стражи.

Те подхватили дарственную ношу и поставили ее там же.

И снова спросил великий карача Аляутдин посла:

— Привез ли ты, урус-килича, обязательную дань — откуп за жизнь и безопасность твоего народа?

— Подожди, мурза, — не ответил на вопрос Семен Мелик.

Татары нахмурились, осуждая дерзость данника. Но русс продолжал, как будто и не заметил этого:

— Прости, что прервал твою мудрую речь, о славный советник салтана. Но еще один подарок я не успел вручить могучему Царю царей, Владыке над ста народами Алиму справедливому... Эй, кто там! — обернулся он.

Раздался цокот копыт по каменному полу. Двери распахнулись. Стражи отступили. И два конюха в красных шелковых рубахах ввели в залу поджарого белоснежного коня в драгоценной сбруе. И не сдержались высокородные татары, ахнули от восхищения. Даже воины охраны подались вперед, и жадный огонек сверкнул в сотнях глаз...

Султан Али-ан-Насир невольно встал с трона и шагнул вперед. И враз померкло все великолепие дворца: казалось, почернели, сморщились драконы, грифоны и иные сказочные твари. Только дивная живая красота может затмить великолепие. И это произошло. Произошло потому, что красота была именно живой — трепещуще живой и буйной. Произошло и другое, никогда доселе не слыханное в стенах этого дворца, да еще на официальном приеме: сам султан заговорил с данником.