Антон Дубинин - Катарское сокровище Страница 23

— Потому что я честный католик и дворянин, и не боюсь никакой еретической сволочи, — с нежданной гордостью ответствовал рыцарь Арнаут. — Мужланы жалкие. Убили пьяненького кюре — и думают, теперь никто и рта не осмелится раскрыть? Я, между прочим, с графом Фуа в походы хаживал еще в двадцать шестом году… то есть, на стороне короля и Церкви, конечно, — поспешно добавил он.

— Оставьте, никого теперь особенно не волнует, на чьей стороне и где вы сражались в двадцать шестом году.

Напряженная фигура Арнаута даже как-то обмякла от облегчения. Он уселся на скамью, широко расставив ноги и уже больше напоминая потомка высоких родов, каким себя пытался рекомендовать.

— Мы — церковный суд, а не светский; — продолжал брат Гальярд. — Вопросы политики, да к тому же политики тридцатилетней давности, оставим обдумывать королевским уполномоченным. Вы же ответьте, впрямь ли вы придерживаетесь учения Святой Римско-католической Церкви и готовы ли вы поклясться на Святом Писании в каждом слове своих показаний?

— Да. Да.

— Прекрасно, — брат Гальярд плеснул в чашку воды из кувшина, промачивать горло по ходу разговора. — Тогда приступим, эн Арнаут де Тиньяк. Назовите сперва ваше полное имя… Возраст… Происхождение. И не обижайтесь на нас, если будем переспрашивать — показания, как вы понимаете, следует записывать как можно более точно…

Рыцарь Арнаут развернулся вовсю. Как и следовало ожидать, он сообщил все, что думает о байле — «человеке низком, продажном, якшающемся с еретиками по собственной воле и желанию; одним словом — мужлан и бастард». Также в его речах фигурировали обе Гильеметты — старая и молодая, старик ризничий (с которым якобы было «что-то нечисто, хотя вроде бы культ Церкви нашей он усердно отправляет»), неизменный Бермон ткач, еще несколько человек помельче. Аймер усердно писал, Франсуа поддерживал рассказчика доброжелательными кивками, а брат Гальярд… Брат Гальярд слышал свой голос будто со стороны. В нем происходила бешеная работа мысли. Внутренняя боль, уколовшая его разум еще в момент, когда рыцарь Арнаут отпрянул из-за распахнутой двери, все нарастала — и теперь обрела голос и человеческие черты. Усмешливое худое лицо Гильема Арнаута, его настоятеля и учителя, умные темные глаза, бородка как с Распятия. «Ты на правильном пути, сын. Непокой не всегда происходит от нечистой совести. Ты попросту забыл кое-что важное; постарайся вспомнить — подцепи за кончик эту длинную бечеву — и все станет на свои места…»

Дверь… рыцарь Арнаут… Брат Франсуа вскочил… Кто-то когда-то неожиданно появился в дверях? Нет, не то… Отец Джулиан, напугавший их, выскочив из темноты?.. Страх… Я боюсь… Я не боюсь никакой еретической сволочи…

— Прошу прощения, отцы мои, можно глоток вашей водички? — Арнаут приподнялся со скамьи, прочищая горло. — Я столько говорить за раз не привык, опять-таки извиняюсь…

Брат Гальярд неотрывно смотрел на его руки, наливающие воду из кувшина. Тихий плеск о дно глиняной чашки показался ему оглушительным. Понимание было как вспышка, и облегчение от него оказалось столь огромным, что монах откинулся на спинку стула, сдерживая неуместную улыбку. Несмотря на тяжесть сделанного открытия, оно радовало уже одной самоценной истиной, отсекающей все прежние неверные дороги. «Молодец, сын мой, — одобрительно кивнул Гильем Арнаут, усмехаясь своим особым образом, так что на щеках проявлялись хитрые ямочки. — Я всегда говорил — разум и память, умение замечать: вот что делает следователя. Даже вопреки его собственному желанию делаться следователем, заметим честности ради.»

Наконец рыцарь Арнаут допил свою воду, промокнул бритый подбородок рукавом. Еще несколько строк Аймеровым стремительным почерком. Дотерпел. Пора.

— Эн Арнаут де Тиньяк, ознакомьтесь с протоколом. В случае, если все записано верно, вы должны будете поклясться в истинности своих слов на Святом Писании.

— Поклясться я всегда готов, и даже с нашим удовольствием, — бодрый Арнаут не особенно внимательно пробежал глазами кривые Аймеровы строчки. — Да и незачем читать-то особенно, я вам, святые отцы, достаточно доверяю. На чем клясться? Вот на Распятии, или на книге?

Не слишком-то чистая рыцарская рука с обломанными ногтями легла на кожаную обложку Слова Божия. Брат Гальярд смотрел на Арнаутову руку с предельным вниманием. Руки, руки людей… Так похожие на вид на пронзенные гвоздями пясти Христовы… Сегодня этой рукой ты берешь хлеб и творишь крестное знамение, а несколько дней назад, быть может…

— Можете ли вы поклясться на Святом Писании, что сообщили нам правду, только правду, и ничего кроме правды?..

Арнаут все также бодро проговорил вслед за монахом текст присяги. Гальярд все смотрел на его кисть, думая, чего только ни делают человеческие руки… Воистину, не ведают, что творят.

— Не убирайте руку, подождите. Готовы ли вы под присягой ответить еще на несколько вопросов, говоря правду, только правду, и ничего, кроме правды?

— Конечно, святой отец, да Христа ради…

— Христа ради? — Голос Гальярда оставался таким же спокойным. — Тогда отвечайте ради Христа и при свидетелях, и положив руку на Писание — да, да, на Писание, вашу руку, которой вы убили священника! — отвечайте, Арнаут де Тиньяк, зачем вы задушили кюре отца Джулиана?

Непонятно даже, кто был больше всех поражен подобным вопросом. Все трое монахов выпучились на своего главу, как рыбы на святого Антония Чудотворца. Рыцарь Арнаут, разрумянившийся было во время дачи показаний, мгновенно поменял цвет на трупно-зеленый. Ненамного лучше, чем убиенный отец Джулиан, которого сегодня хоронили.

Не давая ему опомниться и оправдаться, брат Гальярд быстро и четко изложил всю историю убийства, как она выглядела по его мнению. В первый же день, напуганный присутствием кюре, знавшего что-то опасное о рыцаре Арнауте де Тиньяке, этот рыцарь постарался себя обезопасить перед лицом опасных гостей-инквизиторов. Зная, что отец Джулиан от вина быстро теряет волю и разум, но притом не может противостоять искушению, когда ему предлагают выпить, Арнаут де Тиньяк сразу же по приходе кюре напоил его, притворяясь, что сам не рад пьяному гостю, и поднимая его на смех. Когда же кюре, как и следовало ожидать, оскорбленно удалился — пьяные люди очень легко ведутся на оскорбление, всякому это известно! — управитель замка Мон-Марсель решил обезопасить себя уже навеки. Убрав после ужина недоеденную ветчину, он вышел из замка вслед за кюре, догнал его и следовал за ним довольно долго, до самого берега реки. Наконец-то оказавшись в достаточно безлюдном месте, убийца накинул несчастному священнику на горло веревку — как вы это сделали, Арнаут, подошли сзади? — и задушил его, после чего сбросил труп в реку. Слишком долго возиться с телом и как следует спрятать его у вас не было времени, потому что в замке вас могли хватиться. План же убийства, как очевидно, явился к вам спонтанно и был исполнен с помощью подручных средств… Где вы взяли веревку? Очевидно, подобрали у себя же на дворе, взяли в одном из сараев, отвязали от собачьей конуры, наконец. Вполне возможно, что именно веревка и подсказала вам, что именно вы хотите учинить над несчастным священником, а по выходе из замка у вас еще не было твердого намерения совершить смертный грех. Может быть, вы хотели попросту догнать отца Джулиана и попробовать говорить с ним, убедить его не давать показаний против вас, уговорить, подкупить… Но веревка, сестра той самой, на которой повесился Иуда, послужила орудием дьявола и своим видом подсказала, что от священника можно избавиться раз и навсегда. Скажите, я верно сужу о вас, считая вас не преднамеренным убийцей? Ведь во время ужина вы еще не собирались убивать?