Антон Дубинин - Катарское сокровище Страница 24

— Нет, — серыми губами выговорил рыцарь Арнаут. Брат Аймер, выходя из ступора и вспоминая об обязанностях секретаря, взялся за перо. — Не хотел я, видит Бог… Дьявол попутал. Я хотел его убрать куда подальше… Тогда… Из-за стола, из замка… Потом подумал, что зря я его обидел, теперь он еще больше разозлится, если не забудет… А ведь не забудет…

— Из замка есть другой выход?

— Есть… Я не хотел, чтобы франки на дворе… Чтобы кто-нибудь… Там чулан по пути, с окороками, был открыт, я ветчину относил…

— Так это веревка от окороков, — кивнул отец Гальярд. — Я мог бы узнать правду еще раньше, если бы осмотрел замок сразу по приезде. Скажите, эн Арнаут, что же такого страшного знал о вас несчастный священник, если поплатился за это жизнью? Вы не еретик, и насколько я понимаю в таких вещах, никогда еретиком не были. Тогда кто же вы? Файдит, скрывающийся от светских властей? Убийца? Церковный тать?

— Никогда в жизни Церкви не причинил вреда, — все теми же каменными губами ответствовал рыцарь Арнаут. — Я… я… никогда рук не марал. Ни святотатством, ни…

Глаза его как-то странно менялись, дрожали; у Гальярда даже мелькнула мысль — не держаться ли поближе к Аймеру, с Арнаутом все дурно, он может и броситься, скажем, душить инквизитора… Бывали и такие случаи в долгой Гальярдовой практике. А франкские сержанты все-таки далеко.

В следующий миг со сдавленным вскриком рыцарь и впрямь бросился — но не на кого-то из людей: он в слезах повергся на каменный пол собственной главной залы.

— Отец мой Франсуа, отец Гальярд, простите Христа ради, — в приоткрытую дверь просунулась светлая голова Люсьена. — Тут Ролан пришел, говорит, новости важные для вас… — Люсьен запнулся, увидев рыдающего Арнаута на полу, замерших над ним троих монахов — и перекрестился от изумления.

Арнаута не сразу удалось утишить. Он упорно не желал вставать с пола, когда же наконец поднялся на колени, принялся бить себя в грудь, отвешивая такие удары, что рассадил костяшки пальцев о собственный нагрудный крест. Раскаяние его казалось вполне искренним: рыцарь, которому уже некуда было дальше падать в собственном унижении, кричал, что хочет в тюрьму, хочет на графский суд, потому что запятнал свою честь и руки. Брату Гальярду пришлось выплеснуть ему на голову остатки воды из кувшина… кувшина, который так удивительно помог ему вспомнить нечто, мучившее с первого же дня в Мон-Марселе. Когда Арнаут де Тиньяк был худо-бедно успокоен и препровожден наверх, во временную тюрьму собственной опочивальни, франкский сержант Ролан наконец сообщил монахам, что хотел. А именно — что трое из его людей на разных тропах, ведущих от деревни, сегодня встречали Бермона ткача, который вроде как прогуливался по скалам. Улиток, понимаете ли, искал, да все по кромке леса, и на франков весьма недружелюбно поглядывал.

— Брать, и как можно быстрее, пока он лесного-то не спугнул, — сказал брат Франсуа на латыни. И в кои-то веки Гальярд был с ним совершенно согласен. Беда только, что брать под стражу человека, чья вина не доказана, никак не представлялось возможным.

— Сперва вызвать сюда, сегодня же, — возразил он. — А откажется — навестить дома.

— Заодно проверим, где парень, — тихонько вставил Аймер. И, смутившись под пристальным взглядом Гальярда, пояснил, почему-то краснея: — Сын его, отче, Бермона этого… Он-то на еретика не похож.

— Еретики бывают очень разные, брат, мало вы их видели, — ледяным голосом отрезал брат Гальярд, ни за что не признавшийся бы Аймеру, что и сам вынашивал подобный отрадный план.

Молодой доминиканец так застеснялся своего необоснованного доброго чувства к Антуану, что даже не спросил, что хотел знать. Вместо него вопрос задал брат Франсуа — обычный уважительный вопрос, «Как вы догадались». Он был в самом деле благодарен своему нелюбимому собрату, потому что очень не любил бояться.

Кувшин, вот что спасло брата Гальярда и погубило Арнаута. Эн Арнаут, наливающий… Наливающий полную чашку вина, едва завидев кюре — тот же самый рыцарь Арнаут, который, как только священника развезло с первых трех глотков, начал демонстративно отбирать у него выпивку. Еще тогда брат Гальярд, сам того не замечая, приметил нелогичность такого подхода — и вот, больной зуб наконец был обнаружен, кривизна вышла на свет во всей своей полноте. Итак, убийцу кюре выдал кувшин с водой — да еще отчасти сам приход Арнаута с показаниями, такой неожиданно отважный для замученного страхами деревенского дворянина. Как только он встал на пороге, я заподозрил его, честно сказал инквизитор. Этот человек не был смелым; он и нас-то в своем замке приветил исключительно из страха перед нами же. Бояться инквизиции и не бояться невидимого и неведомого еретика, поражающего в спину, можно только при условии, что ты еретик. А эн Арнаут де Тиньяк не еретик и таковым никогда не был.

— А кто ж он тогда? — не выдержал Аймер, которому Арнаут еще в первый день понравился. Потому что напомнил одного из прежних университетских товарищей. И теперь Аймер чувствовал себя так, будто невольно подвел под суд того самого школяра Рауля, тоже не первого сына небогатых дворян, тоже привыкшего заботиться о себе, чуть ли не ежедневно поротого всеми профессорами, известного неудачника и отличного парня. Бывают же такие люди… неудачные… И кюре-то жалко до слез, а еще больше — кто бы мог подумать — жалко оказалось его непутевого убийцу, убившего исключительно из смятения душевного, из трусости, проще говоря, и так горько плакавшего у монахов под ногами…

— Думаю, он из людей Раймона Тренкавеля, очевидно, из тех, кто участвовал в восстании, — тяжело вздохнул брат Гальярд. — Уж не знаю, почему именно кюре знал об этом лучше других; может быть, эн Арнаут, как успокоится, нам о том поведает. Печаль-то в том, что я это подозревал с самого начала. Мало кто из местных дворян на зов молодого виконта не откликнулся… И если бы даже кюре сообщил мне о том, я ответил бы только, что это не мое дело, а Фуаского графа и короля Луи, мы же призваны разбираться в ереси, не в политике.

— Вы так говорите, будто не считаете каркассонское разбойное восстание преступным, — осторожно спросил брат Франсуа. — Разве же противостояние законной и католической власти короля и его ставленников не равно по сути проклятой ереси?

Шрам Гальярда задергался.

— Восставших можно всецело понять. Многие южане, будучи добрыми католиками, считали и считают себя незаконно лишенными владений. Это действие отчаявшихся людей, а не разбойное нападение, что ни говорите… И многие добрые рыцари из бывших с молодым виконтом в сороковом сейчас верно служат Церкви и короне в Святой Земле. Возьмите хоть славного Оливьера де Терм.