Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа Страница 24

— Принцесса! — окликнул он. — Это я, Алонсо де Охеда!

Но в ответ он слышал лишь сонное дыхание.

Этот звук не имел ничего общего с ревущим храпом пьяницы или сипением больного насморком, всего лишь мягкое глубокое дыхание спящего человека, которому трудно проснуться.

— Принцесса! — повторил он. — Прошу тебя, принцесса, отзовись!

В отчаянии Охеда открыл кошелек, достал из него последние монеты и начал бросать их одну за другой в камеру, стараясь добросить до убогого ложа, где спала принцесса. В конце концов Золотой цветок открыла глаза и в удивлении повернулась к окошку, за которым маячил силуэт мужчины.

— В чем дело? — прошептала она недоверчиво. — Кто здесь?

— Это я, Алонсо де Охеда. Только я не могу войти. Я вишу над пропастью.

— Но что ты делаешь? — в тревоге воскликнула она. — Ты же разобьешься!

— Не бойся: я привязан.

— Ты с ума сошел! Как тебе такое в голову пришло?

— Я должен был тебя увидеть. Мы собираемся вытащить тебя отсюда.

— Кто — мы?

— Я, Сьенфуэгос и еще двое друзей.

— Наш добрый Сьенфуэгос! — воскликнула Анакаона. — Я знала, что он попытается мне помочь. И ведь он предупреждал меня, что нельзя доверять Овандо. А как поживает донья Мариана?

— Думаю, что неплохо, но сейчас меня больше волнуешь ты, — тут он приложил палец к губам, призывая к молчанию: внизу как раз проходил патруль. Дождавшись, когда он удалился, Охеда добавил: — Если бы у нас были деньги, мы могли бы купить на них твою свободу.

— Мою свободу? — повторила она недоверчиво. — Что за бред? Почему вы должны платить за то, что и так принадлежит мне по праву и никто не может у меня отнять?

— Ах, оставь! — нетерпеливо бросил Охеда. — Хватит этих глупостей, я ведь в любой момент могу сорваться и сломать себе шею. Скажи лучше, ты можешь достать деньги?

— Разумеется! Более того, я могла бы указать тебе место, где находится самый большой золотой рудник на острове, но не стану этого делать. Королева никогда не платит золотом за свою жизнь.

— Ты с ума сошла? Жизнь — единственное, что имеет ценность в этом мире!

— Ты последний человек, от которого я ожидала услышать эти слова. Жизнь без чести не имеет смысла, и если я не могу выйти отсюда с честью, то предпочитаю вовсе отсюда не выходить.

— Но тебя же собираются повесить!

— Это не самая худшая смерть: во всяком случае, она быстрая и не слишком мучительная. Намного лучше, чем смерть от старости или долгой болезни, — Анакаона заговорила совершенно другим тоном, глубоким и серьезным. — Я уже достаточно пожила на свете, Алонсо. И неплохо пожила. А жизнь в изгнании для меня не имеет смысла. Я предпочитаю закончить ее сейчас.

— Чепуха! — воскликнул он. — Ты еще молода. И красива.

— Я уже бабушка, — ответила она. — И я устала, очень устала. Я не хочу превращаться в старую развалину, бессильно наблюдая, как гибнет мой народ, — она немного помолчала, нежно погладив его руки, вцепившиеся в прутья решетки. — Если Овандо меня повесит, я останусь в истории как королева, которая до последних дней сражалась против несправедливости, и буду жить в памяти грядущих поколений. Но если я заплачу за свою свободу, то стану всего лишь еще одной трусихой среди миллионов других трусов, не оставивших в истории даже следа, — она печально улыбнулась. — Так что оставь все как есть! Меня устраивает подобный конец.

— Я не могу поверить, что кому-то хочется быть повешенным.

— Такова будет моя месть, — прошептала она. — Если бы я сбежала, мой побег остался бы несмываемым пятном в памяти моего народа. Пройдут века, и каждый раз, когда люди будут говорить о былой славе Испании, кто-нибудь непременно поднимет палец, вспомнив о том, что некий испанский губернатор повесил невинную женщину. Или ты не согласен, что это стоит оставшихся лет моей жизни?

— Но ведь это Овандо собирается повесить тебя, а вовсе не Испания.

— Сейчас Овандо — как раз Испания, а я — Харагуа, — с этими словами она запустила пальцы в густую бороду Охеды и тихо прошептала: — Как же я тебя люблю! Я полюбила тебя с того самого дня, как впервые увидела — сидящим верхом на огромном коне, несмотря на всю ненависть к твоей стране, я благодарна судьбе за то, что свела меня с тобой. — Она лукаво улыбнулась. — И теперь для того, чтобы умереть счастливой, мне нужно лишь одно: позволь мне любить тебя в последний раз.

— Это будет непросто, — заметил Охеда. — Я все же не акробат!

— Вечно одно и то же! — улыбнулась она. — Ну что ж, для меня уже счастье просто видеть тебя, — она поцеловала его в кончик носа. — Как обстоят дела там, на воле?

— Ты имеешь в виду, как обстоят дела у меня с тех пор, как тебя заточили, а Овандо пришел к власти? Плохи мои дела, — вздохнул он. — Совсем плохи.

— Исабель — хорошая женщина, и я слышала, у вас двое прекрасных детей, — Анакаона горько улыбнулась. — Как жаль, что не я их тебе родила.

— Ты была слишком важной персоной, чтобы делить невзгоды с искателем приключений. Но сейчас не время вспоминать о прошлом. Давай поговорим о настоящем, — он коснулся ее щеки тыльной стороной ладони. — Ну что ж. Если ты не хочешь платить, я вытащу тебя отсюда силой. Нам понадобится не больше пары ночей, чтобы подпилить эту решетку.

— Забудь об этом! — велела принцесса. — Я не уйду отсюда, потому что не хочу становиться вечным изгоем.

— Сьенфуэгос и донья Мариана возьмут тебя с собой.

— Куда? В изгнание? Ни за что на свете!

Алонсо де Охеда хотел было что-то возразить, но вдруг замолчал, приложив палец к губам: из-за угла неожиданно появилась невысокая пухленькая женщина; она торопливо прошмыгнула вдоль стены, а затем вдруг остановилась помочиться в трех метрах от того места, где, прижавшись к стене, затаился Охеда.

Принцесса и Алонсо терпеливо дожидались, пока она закончит свое дело и отправится восвояси, но незнакомка и не думала уходить. Прислонившись к стене, она дожидалась, пока трое солдат не вышли из-за угла и не поравнялись с ней, остановившись как раз под ногами висевшего на веревке Охеды.

Очевидно, этот ритуал повторялся каждую ночь, потому что, перебросившись с незнакомкой несколькими смешками и шуточками, два солдата продолжили обход, а женщина тем временем расстелила на траве одеяло, преспокойно улеглась на него и раздвинула ноги.

Оставшийся солдат тут же навалился на нее и принялся за дело, пыхтя и отдуваясь, а растерянному Охеде осталось лишь качать головой. Он не мог поверить собственным глазам, что действительно оказался свидетелем столь интимной сцены.

Два тусклых фонаря горели по углам башни, и их мутный свет едва позволял различить, что происходит внизу, но женщина, несомненно, видела в темноте намного лучше его, поскольку обратила внимание на странную темную шишку, прилепившуюся к стене рядом с одним из маленьких тюремных окошек.