Михаил Шевердин - Перешагни бездну Страница 26

Откуда бы Мирза Джалалу быть «старым знакомым» у нищих. Но Мирза Джалал не только дал милостыню убогому фи­лософу, но и привел его домой, обласкал и поселил у себя. Ника­ким философом нищий, конечно, не был. Работал с прохладцей, но пожить любил. Один управлялся с блюдом плова. В кургалче его прозвали Ишикоч — Открой Дверь! Настоящего имени его никто не знал.

Мирза Джалал прислушивался к голосам во дворе. Там было промозгло, неуютно и пахло влажной глиной. Он набросил на пле­чи чапай из верблюжьей шерсти, сунул босые ноги в холодные кавуши и, шаркая подошвами, вышел.

На террасе он спросил у темноты: «Кто там?» Он ничего не видел: ночи осенью темпы и беззвездны. Ползли холодные струйки воздуха по голым щиколоткам, и он посетовал на свое любопыт­ство, вспоминая жаркую податливую аравитянку под одеялом.

Позже он, усмехаясь, говорил: «Таинственнее флюиды проникли, через стены, постучали в мозг, заставили открыть ворота судь­бу. Суждено было встретить того, кто распахнул мне ворота нового».

В темноте он едва различил, что во двор въехал всадник. Глухо простонал: «Спасибо! Ворота закройте!»

Послышалось шуршание, скрип подпруг и ремней, и что-то тя­желое упало.

—  Свету! Принесите свету! — шумел Ишикоч.

Прикрывшая от ветра ладонью огонек лампы, вышла из дверей аравитянка.

У самых копыт коня лежал, судя по гимнастерке, красноармеец. Лежал, неловко закинув голову и столь же неестественно подвернув под себя ноги. «Что с ним?» — испугалась женщина. Тут Мирза Джалал повысил на привратника голос. Внутри у Мирза Джалала вдруг тонкой болью заныла жалость.

Путник постучался в ворота, путник попросил гостеприимства. Чужак стал гостем. Гость ближе родственника.

Неизвестный нашел в курганче все, что он мог найти в родном доме: заботу, уход, постель, настои лекарственных трав, целебные бальзамы для ран, полезные больному кушанья. Мирза Джалал в лечении своих домочадцев придерживался «Канона» Абу Али ибн Сины. И не потому что не верил врачам. Нет, такие раны он научился лечить во времена вахаббитских войн в Аравии, Три­поли, Судане.

Раненый не приходил в себя много дней.

Аравитянка, рабыня и супруга Мирза Джалала, ныла: «Кяфир навлечет беду на твой дом! Господин, выкинь его за ворота. При­кажи отвезти в город».

Но разве можно везти раненого на арбе. Езда на пригородных дорогах, по колдобинам из замерзшей глины и из здорового вытрясет душу.

Под воздействием целебных бальзамов, настоев целебных трав, благодаря заботам больной пришел в себя и заговорил. Он — ко­миссар Красной Армии. В перестрелке с бандой на Янги-Казан-арыке его ранили, и он отстал от своих. Рана не очень его беспо­коила, и он сгоряча решил, что сможет доехать верхом каких-то сорок верст от Ургута до города. Сил не хватило, и он постучался в ворота... Никак не верил, что полтора месяца лежал без созна­ния...

— Самонадеян больно, — замялся он. — А дому сему благо­дарность.

Его, исхудавшего, слабого, не беспокоили вопросами. Усиленно кормили, поили. Он расспрашивал, как его лечат. Попросил показать бальзам. Проявил осведомленность ввосточной  медицине и шутя  заметил:  «Да  я  вроде  сам  тибетский  доктор». Когда его спросили, привезти ли из города русского врача, сказал: «И так лечение отличное.  Вылечили же... Если  не в тягость,  подержите у себя».

Хорошо лежать на мягких одеялах в высокой михманхане. Чисто, холодновато. В углу светится керосиновая лампа. За низким столиком сидит в бархатной ермолке, в подбитом мехом хала­те бронзоволикий человек с ассиро-вавилонской иссиня-черпой бо­родой. Вероятно, такими были ассиро-вавилонские цари Саргон, Ашурбанипал.

На колышке, вбитом в стену, висит — бери и прямо надевай на голову—аккуратно свернутая белая чалма. Такие носят ишаны. Судя по тому, что колышек полированный, а чалма из индийской кисеи, хозяин не бедняк. О том же говорят и расписанные стены михмаиханы, и шелковые одеяла, и яркий наряд смуглянки, кото­рая вертится в михманхане, ясно — из любопытства.

У комиссара давно уже настороженный взгляд на тех, кто кичится белой индийской чалмой и может облачать жену в шелка и покупать ей ожерелья, браслеты и перстни бог знает в какую цену...

Он зажиточен, этот ассиро-вавнлонянин, но какой он враг, если нянчится с ним, кяфиром, «урусом», да еще с комиссаром с двумя орденами Красного Знамени? Он вылечил его, кяфира, кормит бульоном из курочки, молочной рисовой кашей, белыми лепешка­ми, поит настоящим черным индийским чаем с сахаром. А ведь сейчас ничего из продовольствия не достать, не купить.

Говорить еще трудно, очень трудно. Выговоришь одно слово — и обливаешься потом.

Он тогда потерял сознание, попытавшись объяснить, о чем надо уведомить комполка... А когда пришел в себя, недоумевал, почему он все еще в михманхане, почему его не забрали в военный госпи­таль.

Хозяин оправдывался: на дворе зима. Идти в город верст де­сять по грязи и снегу. Живущие в курганче не молоды, идти тя­жело. Аравитянка молода, но глупа. Да и куда пойдет молодень­кая женщина, не знающая ни Самарканда, ни языка, ни людей? Да у нее еще сын грудной.

Но все хорошо. Он «афсун» — волшебный доктор, врачеватель тяжких болезней. У себя в курганче он держит кровоостанавли­вающие пилюли «нэкоин иоллы». В сочетании с пчелиным медом они чудодейственны.

Но комиссар никак не мог набраться сил, слабость одолевала. К ранению присоединилась малярия. Хинин в курганче нашелся, и комиссар принимал его в дозах, предписанных в свое время пол­ковым врачом. Тем не менее приступы, следовавшие с неизмен­ностью в определенные дни и часы, крайне изнуряли. Высокая тем­пература, испарина, головокружение выматывали силы.

Человека, который мог бы сходить в город, не нашлось. Комис­сара, очевидно, считали пропавшим без вести. Его, конечно, ра­зыскивали.

Однажды, опираясь на хозяйский посох, комиссар проковылял в конюшню. Конь встретил его ласковым похрапыванием. Кусок лепешки он «схрупал» мгновенно. Он терся плюшевой мордой о щеку комиссара. Видать, кормили его и чистили как следует. А кто хорошо смотрит за конем гостя, хороший человек.

С добрым чувством комиссар выбрался из теплого сумрака конюшни на двор и подставил лицо порхавшим снежинкам. Хозяин курганчи, удивительно высокий, весь в черном, что придавало ему еще больше величия, стоял посреди двора и смотрел снисходитель­но на гостя.

—  Вижу, ваши недуги плохо поддаются лечению. С завтраш­него утра будьте любезны пить горячее молоко со свежим медом... с ургутским медом.

«С ypгутским» прозвучало многозначительно, и комиссар невольно вскинул голову. Мирза Джалал чуть поморщился.