Михаил Шевердин - Перешагни бездну Страница 27

—  Вижу, ваши недуги плохо поддаются лечению. С завтраш­него утра будьте любезны пить горячее молоко со свежим медом... с ургутским медом.

«С ypгутским» прозвучало многозначительно, и комиссар невольно вскинул голову. Мирза Джалал чуть поморщился.

—  Вам что-то не нравится? — поинтересовался комиссар.

—  Вы гость. А гостю надо знать обычаи народа, где он живет. И хлеб здесь не такой, как в России, и вода, и воздух, и... люди, И их вера, и обычаи. И даже лечиться приходится иначе.

Комиссар ребром ладони смел рассыпчатый снежок и уселся на доски айвана. Он смотрел на хозяина курганчи испытующе.

—  Уважаемый Мирза, — заговорил он, — хоть я из России, а немного знаю местные нравы...

—  Прекрасно! — насторожился   хозяин. — Вы — русский.   Рус­ские живут в России. Мы мусульмане. Мы живем у себя в Узбе­кистане. Когда человек приезжает в чужую страну, он встречает отчуждение и даже вражду, особенно, если он хочет заводить свои обычаи и порядки.

—  А так ли прекрасны все здешние   обычаи?   Так ли они без­укоризненны?

—  И у нас рядом с хорошим есть плохое и несправедливое. Но разве в России все хорошо? Едете к нам ниспровергателями зла, когда у вас самих есть зло.

Он остановился, потому что на лице комиссара, бледном, из­можденном, он прочитал нечто вроде улыбки.

—  Скажите, зачем вы, узбек, ездили в Африку, Аравию, Индию и бог весть еще куда?— Он, видимо, не заметил, что у хозяина  курганчи  в  недоумении  вскинулись  его  густейшие брови, и  продолжал: — Разве не для  того,  чтобы, исправлять  в  чужих странах плохие порядки и обычаи, водворять справедливость? За­чем вы, чужак для арабов, брали в руки меч, чтобы освобожд арабов от ига иноземцев, от всяких там инглизов, турок, французов, итальянцев? Да, тогда ваша сабля не висела на стенке михманханы, а рубила головы захватчиков.

—  Йие! — простодушно поразился Мирза Джалал. — Вы меня знаете? Вы   знаете   обстоятельства    моей   жизни? Но, молчу, вы гость, а гостю не задают вопросов.

—  Ничего. Я отвечу. Мы знаем вас, слышали о вас, товарищ Мирза Джалал,  мы — коммунисты,  рабочие,  крестьяне,  батраки России — здесь совсем не за тем, в чем вы сейчас меня упрекнули. Почему вы не допускаете, что есть люди, проникнутые высокими идеалами справедливости, что они беззаветно воюют против зла, гнета, рабства. Они, эти люди, отдают жизнь за свободу и счастье тех, кого они даже не видели в лицо, чьи обычаи для них, как вы сами сказали,  чужие и непонятные.  Таких   борцов   за высокие идеалы у нас называют большевиками. Пример таких людей вдохновляет.

Мирза Джалал думал вслух:

—  Я и сам смотрю. Что за люди? Сколько сложено русских голов, сколько пролито крови, сколько похоронено на чужой земле в безвестности, их имена не высечены на могилах... У ворот Буха­ры я видел молодого солдата. Мертвый, он сжимал в руках винтовку.   У него   на   ботинках   подошвы   порвались, а одежда вся в заплатах. Мертвый, он обнимал винтовку... В Судане мы нахо­дили в карманах у пленных инглизов золотые серьги, вырванные из ушей женщин. Скажи жадному — вот яд, и жадный все равно съест его. Безумие жадности владеет им. А вы? А ваши? Однажды я обедал с красноармейцами в Байсуне. Ели просяную кашу без масла и пили кипяток вместо чая. За что же, за какие цели ваши люди воюют, терпя нужду и лишения?

Снежок все падал, и запорошил камзол Мирза Джалала, и по­белил его черную ассиро-вавилонскую бороду, а брови превратил в клочья ваты.

—  Что ж, вы проникли в суть вещей, но есть ведь еще и связь явлений.   Приглядитесь к бойцам    Красной Армии.   Найдите там капиталиста или бая, помещика или фабриканта. В Красной Ар­мии рабочий с моего   родного   Путиловского   завода,   казанский крестьянин, воронежский батрак. Их позвал Ленин освобождать трудящихся мира от тирании. Они воюют за идею.

Мирза Джалал покачал головой.

—  Идея?   Идеалы?   Я знаю   смысл этих   европейских   слов. И у меня были идеалы. Однако сколько бы не отказывался чело­век слушать клевету, все же, если он долго живет среди клеветни­ков, начинает жить взглядами грязных людей.

—  У бойцов Красной Армии нет корыстных целей, они воюют за справедливость. Историк Тацит — он жил два тысячелетия на­зад— писал: «Мы — римляне — завоевали чужие страны,  побуж­даемые алчностью и распутством». Вот так и по сегодняшний день империалисты завоевывают страны — англичане Индию, японцы Маньчжурию, итальянцы Триполи, немцы Африку. Но даже враги не посмеют сказать, что мы, большевики, воюем, чтобы завоевы­вать...

—  Позвольте, нам... мне, — мягко возразил Мирза Джалал и, ведя рукой  по бороде, смахнул  с нее снежинку. — Мудрость ищите, будто она на дне океана. Вы говорили про римского философа. А я вам скажу про мудреца из Азии, про Ахмеда Югнеки. Он написал в своем труде «Атебат ил хакоик» — «Врата истин»: «Это книга искусства, ибо пока я писал, выбирал одно слово и отбрасывал сто». И еще записал он: «Огонь не тушится огнем». Войны не истребить войной. Разве допустимо проливать море кро­ви и слез, чтобы люди поняли, что они братья? А вы воюете. Поче­му? Старый вол топора не боится. И я не боюсь вам сказать.— И он вытянул вперед темные натруженные кисти рук со вздувшимися жилами. — Эти руки рубили в Судане насильников-инглизов, а куски их трупов разбрасывали среди колючек пустыни, а кости их бросали в челюсти преисподней. О, если бы в законе Мухаммеда имелась хоть одна справедливая буква! Двадцать тысяч судан­цев — борцов за справедливость — на моих глазах скосили за пять минут пулеметы генерала Китченера. И это справедливость!

—  Какая справедливость?

—  Чистая! — Мирза   Джалал   нахмурился.   Что-то   дрогнуло в душе философа  из курганчи. — Справедливость — свойство  из­бранных. Мой друг, суданский   полководец   Ахмед Фадл, был из­бранным, — горячился      хозяин. — Носители      справедливости — «асли» — благородные. Ахмед Фадл был совершенством благород­ства. Справедливость горда. Ахмед Фадл был горд, потому что он защищал Судан от кровавых    колонизаторов.    Справедливость — море, а море не перегородишь. И все же боец за справедливость Ахмед Фадл умер на моих руках, слабый, ничтожный, повержен­ный английской    пулей в час    роковой    битвы на острове    Абба. И разве я сумел  отомстить за  попранную справедливость,  хоть потом я и напоил свой меч кровью поработителей?

Говорил он страстно, убежденно, хотя слегка замялся при слове «асли».

Этим сразу воспользовался комиссар:

—  Возьмем вас. Не в вашей натуре безвольно,  сложа  руки, ждать справедливости. И вы доказали это, сражаясь против не­справедливости в Африке, в Азии, в Бухаре... И на букашку не наступишь, чтобы она не запищала. А вы позволяете себя затоп­тать. Вы не боялись эмира, вы плевали на царских губернаторов. А теперь? Помните у поэта: «Перестал быть воином, закис в уксу­се». Вы заперли ворота в жизнь. В чем же дело? Мы думали, что вы больны, и ждали, когда вы наберетесь сил и придете к нам.