Поль Феваль - Тайна Обители Спасения Страница 27

Бог, как известно, благоволит к большим семействам, в доказательство чего он наделил папашу Паже даром ясновидения и незаурядным талантом просчитывать шансы на будущее.

Папаша Паже, не дожидаясь, пока его мальчики вырастут, завел для себя своеобразную статистическую таблицу, в которую он занес всех ангулемских должностных лиц разных профессий, особое внимание уделяя состоянию их здоровья. Казалось, он следил за их здоровьем с тем, чтобы после смерти этих людей, отмеченных его заботой, сделаться их наследником.

Последнее предположение не лишено оснований: папаша Паже, разумеется, не претендовал на богатства занесенных в таблицу лиц, но не спускал зоркого орлиного ока с их практики, поскольку в будущем она должна была стать хлебом насущным для его детей.

Особые надежды возлагал он на трех ангулемских медиков: у одного из них был подозрительный кашель, у другого – слишком жаркий румянец, а третьего мучили свищи.

Никому не желая смерти, а полагаясь только на Провидение, папаша Паже отослал старшего сына в Париж, в Медицинскую школу, с облегчением воскликнув:

– Вот и славно! Один молодец у меня пристроен, он и позаботится о приданом для сестры.

И, считая будущее своего первенца солидно обеспеченным, предусмотрительный нотариус занялся судьбой второго мальчика.

Морису было чуть больше двадцати, когда он попал в студенческий квартал Парижа. Он любил лошадей, охоту, шумные удовольствия, отличался во многих видах спорта и в коллеже награды получал исключительно за гимнастические подвиги. Славный парень, слишком, пожалуй, добрый, несколько легкомысленный для своего возраста и невинный, как барышня.

Папаша Паже в своей напутственной речи изрек:

– Я сразу угадал твою склонность к медицинским занятиям. Профессия врача – достойнейшее из призваний, когда ему следуют самоотверженно и с усердием. В дорогу, мой друг, я не собираюсь препятствовать твоей склонности. Работай много, трать мало и не забывай, что твое будущее в твоих руках.

Что касается Мориса, то он вовсе не чувствовал в себе той склонности, которую столь проницательно угадал его отец, но отъезду из дома весьма радовался – еще бы: увидеть Париж! Жить в этом замечательном городе! В своих будущих занятиях, которых он не страшился, хотя и не очень желал, он видел лишь возможность попасть в столицу, осуществить мечту, столь часто обуревающую провинциальных мальчиков.

Он заплатил вступительный взнос, стал прилежно посещать лекции, завел друзей и, разумеется, узнал массу вещей, вовсе не обязательных для наследника одного из трех ангулемских врачей.

Через шесть месяцев он письмом объявил папаше Паже о своем желании пойти в гусары. Папаша Паже прислал в ответ суровую отповедь, где по пунктам растолковал, что юношеская слепота вошла в пословицу, что только родители знают, в чем состоит счастье их детей, и что если Морис провалится на экзаменах, то он, папаша Паже, не пришлет ему больше ничего, даже проклятия.

Бывают, разумеется, натуры мятежные, однако Морис вовсе не принадлежал к их числу – он скорее склонен был к послушанию, но его отличали легкомыслие, пылкость натуры и непреодолимое отвращение к аудиториям.

До экзаменов оставалось три месяца. Морис не совершал никаких безумств и спал гораздо чаще, чем пьянствовал. Военная карьера была для него уже делом решенным, он выбрал свой полк, и в последний день экзаменационного месяца должна была состояться его встреча с полковником гусарского гарнизона, расположившегося в Версале.

Итак, 30 апреля 1835 года студент медицинского факультета Морис Паже, имевший в своем кармане последнюю, присланную из Ангулема монетку в сто су, добрался до Елисейских полей и уселся в дилижанс, направлявшийся в город, возведенный Людовиком XIV.

Именно в тот самый день – видимо, благодаря молитвам папаши Паже – перешел в иной мир один из трех ангулемских медиков – тот, кого донимали свищи. Двое других тоже дышали на ладан.

Морис направился прямо к своему полковнику, но того не оказалось на месте. В Версале как раз было праздничное гулянье, и, чтобы убить время, будущий гусар завернул на большую площадь, где раскинули свои шатры циркачи.

Мы уже говорили, что Морис был чрезвычайно ловок во всех видах гимнастических упражнений. Каждый идет туда, куда его влечет сердце. Случайно оказавшись перед балаганом госпожи Самайу, Морис тут же устремился внутрь, соблазненный многообещающей афишей. Нет, его не привлекал зверинец и вовсе не интересовала парящая в воздухе девушка-каталептичка – юноше не терпелось поглядеть на ловкача-гимнаста, в тридцати футах от земли проделывающего на трапеции захватывающие трюки.

В гимнасте сразу же пришлось разочароваться: молодец в трико телесного цвета, столь пышно разрекламированный афишкой, оказался неуклюжим и трусоватым бедолагой, робко исполняющим упражнения, доступные любому школьнику. (Этот факт отчасти повлиял на дальнейшую судьбу нашего героя.) Напротив, юная каталептичка чрезвычайно его заинтересовала, причем Мориса привлекло не чудесное парение в воздухе, а исходящее от всего ее облика очарование.

Мы не станем здесь давать ее портрета: обаятельной циркачкой была Валентина де Вилланове в возрасте пятнадцати лет.

В своей студенческой жизни Морис имел «знакомства», как принято было выражаться тогда в Латинском квартале. Многие девушки ему нравились, но ни одну из них он не любил.

При виде Валентины – в цирке она выступала под именем Флоретты – юноша был поражен в самое сердце, неведомое доселе чувство завладело всем его существом.

Много можно найти людей, отрицающих мгновенную любовь с первого взгляда, считающих ее вымыслом, пригодным разве что для романа. Пускай себе думают, как хотят. Нелишне, однако, заметить, что ничто не стоит так близко к реальной жизни, как хорошо задуманный и талантливо написанный роман.

Морис вышел из балагана, пошатываясь, точно пьяный.

В голове стоял густой туман, все мысли куда-то улетучились.

Он шагал, ничего не соображая, по одной из тех бесконечных улиц, что лучами разбегаются от дворца.

Наступила ночь, а он все еще в волнении и тревоге бродил по Парижу, не умея свести в одно две противоречивые идеи.

Почти машинально он двинулся к дому полковника и два раза прошел мимо его двери, так и не прикоснувшись к молотку.

Склонный к опрометчивым поступкам и слегка инфантильный Морис имел в себе и авантюрную жилку. Еще не решив, что он собирается делать, юноша безотчетно направился к тому месту, где впервые в жизни был захвачен столь сильным чувством.

В глубокой задумчивости он смотрел на балаган.

К его стене было приклеено какое-то объявление. Морис приблизился и прочитал слова, написанные рукой, дерзко пренебрегавшей и каллиграфией, и орфографией: Требуется сильный парень для трапеции и для шеста.