Морис Дрюон - Когда король губит Францию Страница 27

А за ними идут лучники, те забирают все съестные припасы для пропитания войска и опустошают дома, прежде чем предать их огню; а еще за ними – рубаки, вооруженные ножами, да мужичье – эти грузят добычу в повозки, соперничая в быстроте с пламенем пожара.

И все это пьяным-пьяно, продвигается в день на три—пять лье; но страх, который вселяет в жителей это воинство, далеко опережает его.

Какие цели преследует Черный Принц? Я вам уже говорил – ослабить короля Франции. Надо признать, что цель эта была достигнута.

Самые большие выгоды извлекли из всего этого жители Бордо и виноградари. И легко понять, что они были без ума от своего английского герцога. Все последние годы на их головы одна за другой валились беды: опустошения, вызванные войной, запущенные по той же причине виноградники, не говоря уже о том, что торговля шла в убыток из-за ненадежных дорог, а тут еще на Бордо налетела чума, и с такой силой, что пришлось снести чуть ли не четверть строений, чтобы оздоровить город. И вот теперь все бедствия войны обрушились на других. Посмеемся же над ними. Для каждого приходит свой черед мучений!

Высадившись во Франции, принц Уэльский первым делом начал чеканить монету и пустил в обращение полновесные золотые с выбитыми на аверсе лилией и львом... или леопардом, как предпочитают говорить англичане... словом, куда тяжелее и полновеснее французских золотых с выбитым на них агнцем. «Лев пожрал агнца»,– шутили остряки. К тому же хорошо уродился виноград. Провинцию надежно охраняют. От пристани один за другим отчаливают богато груженные корабли, за несколько месяцев было отправлено двадцать тысяч бочек вина, и почти все в Англию. И до того дела пошли славно, что уже к минувшей зиме жители Бордо ходили с сияющими физиономиями и заметно округлившимися, наподобие их винных бочонков, брюшками. Жены их бегали по суконщикам, ювелирам и золотых дел мастерам. В городе шел беспрерывный праздник. В каждый приезд принца Уэльского в любимых черных латах, откуда и пошло прозвище, в его честь устраивались различные увеселения. У всех горожан голова шла кругом. Солдаты, разбогатевшие на грабежах, платили за все не торгуясь. Военачальники из Уэльса и Корнуэлла считались здесь первыми кавалерами; и неудивительно, что в Бордо сразу же возросло количество рогатых мужей, ибо богатство не способствует добродетели.

Можно было подумать, что вот уже целый год во Франции есть две столицы, а это самая страшная из всех бед, какая только может постичь государство. В Бордо – изобилие и сила; в Париже – нищета и слабость. Что вы хотите? С начала правления Иоанна II монета, которую чеканили в Париже, обесценилась в восемьдесят раз! Да, да, Аршамбо, в восемьдесят! За турский ливр дают лишь одну десятую его стоимости, той, что была при восшествии короля на престол. Ну скажите сами, как можно управлять государством при таких скудных финансах? Когда без конца повышают цены на съестные припасы и когда в то же самое время золотые монеты становятся все тоньше и тоньше, надо ждать великой смуты и великих поражений. Что касается поражений, то Франция их уже достаточно вкусила, а вот смута, она как раз сейчас и начинается.

А что же делал прошлой зимой наш хитроумный король, дабы предотвратить опасности, которые каждому бросались в глаза? Коль скоро после набега англичан ему нечего было рассчитывать на помощь Лангедока, он решил собрать Генеральные штаты в северных провинциях. Но все получилось не так, как желалось.

Когда надо было принять ордонанс о неслыханном еще повышении налогов – восемь денье с ливра при любой купле или продаже,– что ложилось тяжким бременем на все ремесла и коммерцию, а также когда зашла речь об особом налоге на соль, депутаты Генеральных штатов насторожились и выставили свои требования, причем немалые. Они пожелали, чтобы налоги взимали сборщики, которых они сами изберут из своей среды, и чтобы полученные таким образом деньги не шли ни королю, ни его придворным; что, если начнется новая война, никакие новые налоги не будут взиматься, ежели они не дадут на то своего согласия... да мало ли еще что! Словом, третье сословие совсем разбушевалось. В качестве примера они ссылались на Фландрию: там-де горожане сами всем распоряжаются,– а то и на английский парламент, который оказывает влияние на короля более сильное, чем наши Генеральные штаты... «Будем действовать как англичане, это же идет им на пользу». Таков уж чисто французский недостаток: когда страна проходит через полосу политических трудностей, французы охотнее ищут для себя зарубежные образцы, нежели стараются со всем тщанием и точностью применять собственные свои законы... Что ж удивительного после этого, что новый созыв Генеральных штатов, которым дофин вынужден был дать соответствующие заверения, сыграл свою зловещую роль, о чем я вам уже рассказывал. Купеческий прево Марсель еще в прошлом году начал драть глотку... как, рассказывал, но не вам? Ах, значит, дону Кальво, верно, верно, ему... Я его больше уже не приглашаю посидеть со мной, от тряски в носилках ему становится дурно...

А что же, спросите вы меня, тем временем поделывал наш Наваррский? Карл Наваррский всячески старался убедить короля Эдуарда, что он, подписывая в Валони соглашение с Иоанном II, вовсе не желал обмануть англичан, что он по-прежнему испытывает по отношению к Англии все те же чувства и что он только, мол, для виду пошел на примирение с королем Франции, лишь для того, дабы вернее служить их общим с Англией замыслам, и что самое ближайшее будущее это покажет. Другими словами, наш Наваррский ждал только подходящего случая, чтобы предать Францию.

Но в то же самое время он не покладая рук трудился, стараясь скрепить свою дружбу с дофином, для чего пускал в ход любые средства: лесть, ласку, всякого рода развлечения, причем даже с участием особ женского пола. Об одной из них, некоей Грациозе, я вам уже говорил; была еще и другая – Биетта Кассинель; обе слепо преданные королю Наварры и, по слухам, вносившие немалое оживление в интимные пирушки двух кузенов. В конце концов Карл Наваррский, сделавшись, так сказать, наставником дофина во грехах, начал исподволь настраивать его против родного отца.

Он уверял дофина, что отец не любит его, своего старшего сына. И это, кстати говоря, сущая правда. Что Иоанн II ничтожество на троне. И опять-таки это сущая правда. Что вовсе не следует сокращать его пребывание на сей земле, а просто сделать богоугодное дело – согнать Иоанна с престола. «Вы, брат мой, будете лучшим королем, чем он. Не ждите, пока отец оставит вам в наследство вконец разоренную страну...» Юный дофин охотно внимал таким наветам. «Поверьте на слово, вдвоем мы без труда это свершим. Но прежде всего следует добиться поддержки всей Европы». И, вообразите себе, кузены решили отправиться к императору Карлу IV, дяде дофина, добиться его помощи и попросить у него войска. Ни больше ни меньше! Кому же пришла в голову эта светлая мысль – призвать чужеземца, дабы уладить дела государства, и просить императора, который и без того задал немало хлопот папскому престолу, чтобы именно он решал судьбы Франции? Быть может, епископу Ле Коку, этому дурному священнослужителю, которого Карл Наваррский сумел ввести в окружение дофина. Вечно этот Ле Кок там, где надо ловко обделать какое-нибудь дельце и довести его до желаемого конца...