Опер Екатерины Великой. «Дело государственной важности» - Корчевский Юрий Григорьевич Страница 29

Лязгин думал недолго.

– Дел мало, розыскники не загружены – езжай!

Обрадованный Андрей прикинул: получалось, вместе с воскресеньем – четыре дня. День на дорогу туда, столько же обратно, два полных дня на родине. Сосем неплохо.

После работы он пошёл к Рыбневым – всё-таки надо сообщить об отъезде. Нифонт обрадовался.

– А как добираться будешь? Снег уже тает, дороги развезло. Хочешь, я тебе лошадь найду? Ты в седле держаться-то умеешь?

– Обижаете, Нифонт Петрович, я же дворянин потомственный.

– Считай, договорились. Когда надо?

– Хоть завтра.

– Будет, приходи с утра. Только не загони лошадку да кормить не забывай.

Андрей посмотрел на Нифонта укоризненно. Купец смутился:

– Да это я так, к слову.

Задерживаться у Рыбневых Андрей не стал – надо было ещё собраться к выезду. Да и Нифонту насчёт лошади договориться необходимо. Где уж он её возьмёт – не Андрея забота, сам вызвался помочь.

И слово своё купец сдержал: утром Нифонт завёл Андрея во двор, где уже стояла осёдланная лошадь.

– Видал? – гордо приосанился Нифонт.

– Как звать-то?

Нифонт смешался.

– Вот простодыра! – Он хлопнул себя по лбу. – Забыл спросить!

Андрей вытащил из кармана припасённый ломоть хлеба, посыпанный солью, и протянул к лошадиной морде. Лошадка обнюхала угощение и аккуратно взяла губами краюху с ладони.

– Всё, Нифонт, мы подружились с нею, и теперь не важно, как её звать.

– С Василисой-то пойди попрощайся.

Андрей забежал в дом, а девица уже ждёт – у окна стояла. Чего тут говорить! Андрей обнял Василису, притянув к себе, и впился в сладкие, пухлые девичьи губы.

– Не скучай, милая, я скоро.

– Боюсь я, – молвила Василиса.

– Чего же?

– Вдруг батюшка твой не согласится с нами родниться, благословения не даст?

– Даст, уговорю.

Василиса покраснела и опустила глаза.

– Смотри, я жду, любый.

И убежала в комнату.

Андрей вышел из дома, пожал руку Нифонту. Купец распахнул ворота. Андрей взлетел в седло, помахал рукой. Лошадка без понукания тронулась.

Дорога и в самом деле оказалась тяжёлой. По самой дороге, собственно, и ехать было невозможно – снег был перемешан с грязью в серую кашу, сдобренную водой.

Лошадка сама выбрала путь по обочине. И уже ближе к вечеру – даже посветлу – Андрей подъезжал к отцовскому имению.

С радостью и необъяснимой грустью он смотрел на отчий дом – деревянный, с потемневшим срубом, но забор – ровный, во дворе – порядок, чувствовался хозяйский пригляд.

Отец, завидев на пороге сына, едва не прослезился. Обнял, потом отстранился, внимательно поглядел на шитьё на воротнике сюртука.

– Это до каких же чинов ты дослужился, сын?

– Коллежский секретарь пока.

– Молодец, я всегда знал, что ты башковитый, в нашу породу. Ну заходи в дом.

– Не могу, мне бы сначала лошадь пристроить.

– А чего её пристраивать – место в конюшне есть. Федька, поди сюда!

Из глубины дома выбежал подросток.

– Вот, сынок мой приехал, в люди выбился в стольном граде. – Отец явно был рал прибытию сына и гордился им. – Поди, сведи лошадь его в конюшню, расседлай, задай овса да напои.

– Всё исполню, барин, как велишь.

Подросток направился к лошади.

– Отец, это кто такой, почему не знаю?

– Неужто забыл? Это же кухарки нашей, Аглаи, сын. Он ведь ещё пацанёнком сопливым был, когда ты в город учиться уехал.

– Не помню.

– Проходи, проходи! Хоть бы известил письмецом заранее, я бы к приезду приготовился.

– Чего готовиться, я ведь домой вернулся.

– Надолго ли?

– Два дня пробуду. Отпуск мне трёхдневный дали за заслуги, да воскресенье ещё.

Они уселись на лавку у стола.

– Аглаюшка, гостю с дороги собери на стол.

Вошла Аглая, всплеснула руками:

– Неужто Андрей Михайлович приехал? Я сейчас, я быстренько.

Андрей тепло смотрел на хлопочущую кухарку: постарела Аглая, морщинки, да лёгкая проседь в волосах появилась. Как быстро бежит время! А отец всё такой же – шустрый, подвижный.

– Ну, рассказывай, как служба идёт.

Андрей и рассказал о суровых буднях розыскника, о поездке в Москву на задание, о ликвидации гнезда фальшивомонетчиков, о повышении по службе да о подарке императрицы. В подтверждение своих слов достал из кармана сверкающую самоцветами табакерку. Бережно взял отец царицын подарок, осмотрел, восхитился.

– Вижу, больших ты успехов и уважения добился, сынок. Не зря я за тебя хлопотал. Табакерка-то из рук самой императрицы не хуже ордена будет. Служи на совесть, глядишь – и орден заработаешь. Наш род Путиловых всегда родине славно служил, и ты его не посрами.

– С тебя беру пример, отец.

– Жениться бы тебе, сынок.

– Затем и приехал.

– Неужель девицу себе нашёл?

– Нашёл.

– Расскажи. Нет, постой. Ты же с дороги, устал и голоден. Аглая, ну где ты?

Наполнив гостиную памятным с детства запахом домашней снеди, кухарка внесла поднос с тарелками, порезанным хлебом, парящим чугунком с похлёбкой, разлила.

– Сейчас ещё рыбка жареная будет.

Поели молча, предварительно прочтя молитву.

– Ну, говори, не томи.

И Андрей рассказал о купце Нифонте Рыбневе и о дочери его Василисе.

– Любишь ли? – строго глянул старший Путилов на сына.

– Люблю, по сердцу она мне.

– А давно ли знаком с избранницей своей, не спешишь ли, сынок? Семья – дело серьёзное, а супружница твоя будущая после церковного освящения одна на всю жизнь должна быть.

– Второй год знакомы уже, отец. Нраву она хорошего, воспитания строгого. С батюшкой её знаком, а о Василисе только и думаю, да и она меня любит.

– Ну что же, не скрою – не о такой паре для тебя я мечтал. Всё думал – из дворянок найдёшь кого. Город-то большой, не чета селу нашему. Но и неволить тебя не стану. Коли по нраву тебе – даю своё изволение на женитьбу. Ты говоришь, что вы любите друг друга. Сбереги это обретение на долгие годы, не расплескай, не растранжирь. Любовь – штука сильная, но хрупкая. Когда думаешь свадьбу играть?

– Полагаю, в августе.

– Как определишься – извести. Обязательно буду. Подожди, а о приданом не сказал ничего.

– Нифонт, отец её, дом обещал в подарок за дочкой.

– Славно. Аглая, да где же рыба?

– Несу уже, с пылу, с жару, – донёсся голос кухарки из кухни.

Немного выпили за встречу яблочного вина. Водку казённую отец не уважал, да и здоровье не позволяло. Посидели, потрапезничали, поговорили. Уж за полночь глаза у Андрея стали слипаться. Отец заметил состояние сына.

– Ох, Андрей, заболтал я тебя. То с радости, прости. Комнатка твоя в неприкосновенности, иди, отдыхай. Наговоримся ещё, два дня впереди.

В голове гудело. Едва держась на ногах, Андрей добрёл до кровати – уж больно устал с непривычки в дальней дороге в седле.

Утром домашние ходили на цыпочках и говорили шёпотом.

Андрей спал почти до обеда, выспался всласть и проснулся от голода и потрясающего запаха супчика с потрошками, готовить который Аглая была мастерица.

Встав, он умылся, а уж отец за стол зовёт.

Кушали не спеша, отец всё про город расспрашивал, про новости столичные.

– А как думаешь про овощ заморский – картофель?

– В моде он ныне, сам пробовал недавно, понравился. Говорят – урожай даёт высокий и даже питательный.

– Ага, стало быть – надо брать да сажать по весне.

А после обеда гости потянулись. Велико ли село, в котором однофамильцев и дальней родни – половина?

И снова Андрей рассказывал о новостях столичных, о картошке. Незаметно и день пролетел. Почти так же и второй. А утром – в дорогу.

Федька за два дня лошадь вычистил, гриву расчесал, в гриву ленточки вплёл.

Попрощался с отцом Андрей, в седло поднялся, а в горле ком стоит. Когда-то он ещё посетит отчий дом?

А поехал – не обернулся, боялся, что слёзы потекут. Он же мужчина всё-таки, никто не должен видеть мужчину плачущим.