Александр Дюма - Любовное приключение Страница 3

— С такой силой воли вы этого добьетесь.

— А теперь мы вместе пообедаем, не так ли? Мы пойдем в театр в последний раз. Вы дадите мне несколько рекомендательных писем в Брюссель, где я собираюсь остановиться на день или два и отправить мой багаж в Вену; мы попрощаемся, и я уеду.

— Почему мы должны прощаться?

— Я вам еще раз говорю: потому что я уезжаю.

— Мне пришла в голову одна мысль.

— Какая?

— У меня есть дело в Брюсселе. Ну и вот, вместо того чтобы писать для вас письма, я поеду вместе с вами. Одной вам будет смертельно скучно, признайтесь.

Она засмеялась.

— Я была уверена, что вы мне это предложите, — сказала она.

— И вы заранее решили согласиться?

— Признаюсь, да. По правде сказать, я вас очень люблю.

— Спасибо.

— И кто знает, может, мы никогда больше не увидимся! Итак, договорились: мы уезжаем завтра.

— Завтра… и каким поездом?

— Утренним, восьмичасовым. Ну, я убегаю.

— Уже?

— Я ужасно занята, вы понимаете, последний день… Кстати…

— Что?

— Мы поедем не вместе, а встретимся там случайно…

— Почему?

— Потому что я еду со своими знакомыми.

— Они из Вены?

— Да.

— Вам больше недостаточно вашей чистой совести?

— Они не глупы.

— Тогда сделаем лучше.

— Лучшее — враг хорошего.

— Вместо того чтобы уезжать завтра утром, отправляйтесь завтра вечером.

— Тогда и они поедут вечером — они решили ехать вместе со мной.

— И далеко они так собираются ехать?

— Всего лишь до Брюсселя.

— Постойте, вот что мы сделаем: мы уедем завтра вечером.

— Вы настаиваете?

— Я настаиваю: в конце концов вы сделаете это для меня! Вы не хотите пойти мне навстречу.

— Вы меня в этом упрекаете?

— Нет, я лишь отмечаю это.

— Ну хорошо, посмотрим.

— Мы уедем вечерним поездом, но не будем встречаться: вы поднимитесь со своими венскими знакомыми в любой вагон, я за этим прослежу и укажу на вас одному из служащих. Затем я поднимусь в вагон один. На второй или третьей станции вы пожалуетесь на духоту, и тогда этот железнодорожный служащий предложит вам пройти в более свободный вагон; вы согласитесь и пройдете в мой вагон, где для вас будет вполне достаточно воздуха… и где вы сможете спокойно спать всю ночь.

— Я смогу там спокойно спать?

— Слово чести.

— Ну что же, такое можно устроить!

— Так вас это устраивает?

— Вполне.

— Тогда до вечера?

— Нет, до завтра.

— Мы обедаем завтра вместе?

— Это невозможно, поскольку я вечером должна обедать с моими венскими друзьями.

— Так мы увидимся только в поезде?

— Я постараюсь зайти и пожать вам руку днем.

— Заходите.

Я уже начал привыкать к тому, что в ней, облаченной в тафту и шелк, я находил очаровательного товарища, хотя раньше надеялся обнаружить привлекательную женщину.

Мы пожали друг другу руки, и она ушла.

На следующий день я получил короткую записку:

«Нет возможности прийти к Вам, так как воюю со своими портнихами и торговцами модных товаров. Я упаковала столько, что можно будет открыть магазин в Пеште. Не представляю, как бы я уехала сегодня утром — я ничего бы не успела сделать.

До вечера. Доброй ночи.

Лилла».

Выражение «Доброй ночи», сильно подчеркнутое, показалось мне весьма ироничным.

— Доброй ночи! — повторил я. — Однако никто не знает, что этой ночью может произойти.

Вечером я приехал на вокзал на полчаса раньше, чем предполагал. Не знаю, представится ли мне когда-нибудь удобный случай, чтобы отблагодарить всех работников железной дороги за проявленное ко мне внимание с той минуты, как я оказался в одном из коридоров перед дверью, на которой крупными буквами были написаны привычные слова:

«ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Отыскав начальника вокзала, я объяснил ему суть дела. Он начал хохотать.

— Это не то, что вы думаете, — сказал я ему.

— Так ли?

— Слово чести!

— Ода! Но в пути…

— Я так не считаю.

— Ну не важно. Удачи!

— Запомните: охотнику не желают удачной охоты.

Я поднялся в свой вагон, в котором начальник вокзала меня наглухо закрыл, повесив на ручке моей двери табличку, на которой крупными буквами было написано:

«ЗАНЯТО».

Когда я услышал, как пассажиры с шумом спешат занять свои места, я высунул голову из двери, позвал начальника поезда и, показав ему г-жу Бульовски, поднимающуюся в вагон в компании ее венских друзей — трех мужчин и четырех женщин, объяснил ему, о каком одолжении я его прошу.

— Это какая же? — спросил он.

— Самая красивая.

— А, та, что в шляпе наподобие мушкетерской?

— Точно.

— Ну вы и ловкач!

— Вы так думаете?

— Красавица!

— Да, но только не моя.

Начальник поезда лукаво посмотрел на меня и пошел прочь, с сомнением качая головой.

— Качайте головой сколько хотите, но это так и есть, — сказал я ему, совершенно раздосадованный тем, что не сумел его убедить в своей непорочности.

Поезд тронулся. Когда он остановился в Понтуазе, уже совсем стемнело. Моя дверь открылась, и я услышал голос начальника поезда:

— Поднимайтесь, сударыня, это здесь.

Я протянул руку и помог моей прекрасной попутчице подняться на две ступени.

— О! Вот и вы, наконец! — воскликнул я.

— Время тянулось для вас медленно?

— Конечно, ведь я был один.

— А мне, наоборот, казалось, что время идет медленно, потому что я была не одна. К счастью, я закрыла глаза и думала о вас.

— Вы думали обо мне?

— А разве нельзя?

— Ну уж я за это вас бранить не буду. А все-таки, какого рода мысли у вас были обо мне?

— Самые нежные.

— Ах, вот как!

— Да, и я вас уверяю, что я вам в высшей степени признательна за то, как вы себя со мной ведете.

— Неужели?

— Уверяю вас.

— Это в порядке вещей. Вот только когда вы окажетесь в Вене, вы надо мной посмеетесь.

— Нет, ведь я не только честная женщина, но, полагаю, еще и умная женщина…

— А я умный мужчина, как по-вашему?

— Со всеми и для всех — да. — А для вас?

— Для меня вы еще лучше: вы добрый человек. Теперь поцелуйте меня и пожелайте мне спокойной ночи — я чувствую себя очень усталой.

Уж не знаю на какой манер я ее поцеловал — на немецкий или английский. Она же подарила мне поцелуй, который для любой француженки означал бы очень много, а затем спокойно устроилась в своем уголке.

Я смотрел на нее, пытаясь убедить себя в том, что если мужчина неуважительно ведет себя по отношению к женщине, то, несомненно, она сама этого хотела.

Она несколько раз меняла свое положение, тихо ворча, потом открыла глаза и, глядя на меня, сказала: