Сергей Шведов - Поверженный Рим Страница 31

– А численность этой охраны тебя не интересует, светлейший Пордака? – спросил язвительно Андрогаст.

– Под рукой у Гайаны тысяча преданных готов, думаю, этого будет достаточно, – усмехнулся корректор.

– А ты уверен, что твой Гайана согласится?

– По-твоему, он настолько благороден, чтобы упустить куш в миллион денариев? Насколько я помню, именно в такую сумму была оценена голова божественного Грациана? Или ты думаешь, высокородный Андрогаст, что голова руга Меровлада обойдется тебе дешевле? А сколько стоит твоя голова, комит?

– Мне нужны гарантии, Пордака, что Феодосий назначит меня префектом претория и опекуном юного Валентиниана.

– Я уже сказал тебе однажды, высокородный Андрогаст, твои гарантии – это рекс Гвидон в Северной Галлии, а также рексы Верен и Придияр Гаст в обоих Панониях. И помни – Феодосий уважает только силу, и не дай тебе бог подобно рексу Оттону положиться на слово римского императора.

– Я это учту, светлейший Пордака, – гордо вскинул голову Андрогаст. – Но и ты запомни, что человек, меня обманувший, больше двух месяцев не живет.

Рекс Гайана был удивлен до крайности, когда обнаружил в покоях дворца, отведенного ему под постой заботливым епископом Амвросием Медиоланским, корректора Пордаку. Причем константинопольский чиновник, уже объявленный в розыск высокородным Перразием, лежал в постели Гайаны и храпел так, что вздрагивали амуры, нарисованные каким-то мазилкой на потолке. Разъяренный рекс без церемоний растолкал наглеца и потребовал от него объяснений в нелицеприятных выражениях:

– Какого черта, Пордака, ты вперся в мою спальню в сапогах!

– А что было бы, если бы я пришел к тебе босиком? – буркнул недовольный корректор, зевая во всю пасть.

– Комит Перразий уже подписал приказ о твоем аресте, Пордака, и я этот приказ выполню, несмотря на доброе к тебе отношение.

– Я ведь не возражаю, высокородный Гайана, – сказал корректор, рывком поднимаясь с мягкого ложа. – Правда, ставлю одно условие. Я хочу подарить тебе пятьсот тысяч денариев и очень надеюсь, что ты примешь мой скромный дар. Сначала Гайана решил, что светлейший Пордака тронулся умом от неприятностей, свалившихся на его голову, однако по мере того, как беглый корректор излагал суть дела, рекс все больше впадал в сомнение. И дар в пятьсот тысяч денариев уже не казался ему плодом больного воображения.

– Откуда ты узнал место встречи? – нахмурился Гайана.

– Так ведь я в доле, – усмехнулся Пордака. – Ты что, забыл об этом, комит? Кстати, кому ты продиктовал свой донос?

– Ректору Феону, – буркнул Гайана, озабоченный блестящими перспективами.

– Я так и думал, – всплеснул руками Пордака. – Сбил-таки с толку ловкий интриган порядочного человека.

– Это ты о ком? – насторожился рекс.

– О тебе, высокородный Гайана, – с охотой пояснил корректор. – Я ведь с самого начала собирался с тобой поделиться. Ибо без твоей помощи мне никогда не одолеть столь могущественных врагов империи.

– Ты имеешь в виду Меровлада и Андрогаста? А зачем ты им помогал? Разве за этим нас послал в Галлию божественный Феодосий?

– А ты как думаешь, высокородный Гайана? – насмешливо прищурился на гота Пордака. – Если бы Феодосий действительно собирался помочь Грациану, то он послал бы к нему не корректора Пордаку с тысячей всадников, а магистра Лупициана с армией.

Гайана, надо отдать ему должное, соображал быстро. Глубокий стратегический замысел Феодосия он все-таки постиг, хотя не сразу и не без помощи умного Пордаки. А постигнув, нахмурил брови, вместо того чтобы просветлеть ликом:

– Если ты меня обманешь, корректор, то не сносить тебе головы.

– Я ведь в твоих руках, комит, так что решение ты можешь принять в любой момент.

– Когда они встречаются?

Встреча с комитом Андрогастом должна была многое решить в судьбе префекта претория Меровлада. Мешал ему теперь только дукс Магнум Максим, вообразивший себя императором. Но после того как полномочный представитель божественного Феодосия комит Перразий недвусмысленно заявил, что браку между Максимом и Юстиной не бывать, самозваный император растерял едва ли не всех своих сторонников. Первым дрогнул епископ Амвросий: он прервал переговоры с посланцем Максима и приказал слугам не пускать ректора Феона на порог своего дворца. После этого префект Рима Никомах лично навестил префекта претория Меровлада, чтобы выразить ему свою горячую поддержку. Справедливости ради надо сказать, что Никомах не скрывал своего разочарования. Его надежды на возрождение веры отцов и дедов рухнула в грязь.

– Твоя взяла, сиятельный Меровлад, – сказал префект города Рима префекту претория. – Судьба императора Максима теперь в твоих руках. Надеюсь, его устранение не приведет к большой крови.

Меровлад тоже очень на это надеялся и именно поэтому отправился на встречу с родственником и другом, комитом Андрогастом. Именно Андрогаст должен был нанести столь важный для империи удар, благо имел доступ к самозванцу и пользовался его безграничным доверием. В усадьбу трибуна Себастиана Меровлад поехал с малой свитой. Дело было тайным, и лишние глаза и уши в данном случае ни к чему. Андрогасту Меровлад доверял полностью, а чтобы отбиться от наскока разбойников, двух десятков верных людей было более чем достаточно. Трибун Стилихон сопровождал отца. Особой необходимости в его присутствии на этой встрече не было, но Меровлад давно уже начал приобщать старшего сына к тайнам большой политики и очень надеялся, что со временем из этого упрямого, но далеко не глупого юнца вырастет мудрый государственный деятель, способный занять место отца в управлении обширной империей.

Ночь выдалась безлунной, и дабы не заблудиться на проселочной дороге, Меровлад приказал зажечь факелы. Конечно, огонь мог привлечь недоброжелателей префекта, но как раз в эту ночь сиятельный Меровлад никого не боялся. Его противники в Медиолане уже разоружились, а у самозванца Максима слишком короткие руки, чтобы дотянуться ими до шеи могущественного префекта. Возможно, если бы ночь была более светлой, то либо сам Меровлад, либо кто-то из его спутников непременно заметили бы странные вмятины на воротах усадьбы. К несчастью для префекта, луна, утонувшая в эту ночь в тучах, так и не вынырнула на поверхность даже тогда, когда он, не подозревая подвоха, въехал во двор усадьбы и спешился подле крыльца. В скромном доме, ставленном на римский лад, горели светильники. Трибун Себастиан презирал роскошь, считая, что именно она развратила гордых римлян, некогда покоривших полмира, а ныне вздрагивающих от звона мечей воинственных варваров.