Дарья Плещеева - Булатный перстень Страница 31

— Я помогу тебе, — прошептала Александра. — Ты только объясни, что нужно сделать.

— Сделать тут ничего невозможно… — Нерецкий вдруг опомнился и оттолкнул от себя возлюбленную. — На нас смотрят!

— Ну и что?

— Твоя репутация…

— Кому нужна тут моя репутация? Пойдем, отведи меня к себе, и там все расскажи…

— Ко мне? Это невозможно!

Настаивать Александра не стала — но дала себе слово раскрыть эту тайну.

— Ну, хоть куда-нибудь, где мы сможем поговорить.

— Можно во дворе на лавке, — неуверенно сказал он.

— Отлично, идем. Предложи мне руку.

— Да, конечно…

Матрос, стоя на коленях, провожал их взглядом, потом вскочил и понесся следом.

К удивлению Александры, Нерецкий привел ее во двор того дома на Второй Мещанской, где, видимо, нанимал квартиру. Там у черного входа стояла подходящая лавка, на которой Александра смогла разложить свою пышную юбку.

Нерецкий сел рядом, и они, не сговариваясь, разом взялись за руки.

— Ну, что стряслось? — спросила она.

— Стряслось то, что я должен сейчас же, сию минуту ехать в Москву по очень важному делу.

— Разве это беда?

— Беда в том, что у меня нет хотя бы суток… Сашетта, я… я должен был получить письмо, содержания которого не знаю, но от него очень многое зависит, очень многое, я не могу тебе этого объяснить.

— И незачем. Где это письмо?

— Оно пропало! И если оно попадет к недоброжелателям — то пропал я сам, но это еще полбеды, пропали мои друзья…

— Погоди, может, еще есть возможность его найти.

— Есть, наверно, только я не могу, говорю же тебе — я должен сейчас же, в ночь, выезжать!

— А как именно оно пропало? — нежно поглаживая его руки, настойчиво домогалась Александра.

— Совершенно дурацкая история. В доме, где я нанял квартиру, проживает также госпожа Ольберг, ученая повитуха, и она славится своим мастерством, принимает самые трудные роды. У нее для того, говорят, особая комната предназначена. Я никогда не любопытствовал насчет ее ремесла и могу лишь догадываться, что случилось. Я не уверен…

— Ты говори, говори…

— Видимо, какая-то дама или даже девица хотела родить тайно, а ребенка отдать его отцу. По крайней мере, мне так кажется. Еще я предположил, что рожать в своем доме она побоялась. Может, и впрямь девица, и не хотела перепугать криками свою матушку… Ей-богу, не знаю! Она приехала рожать к госпоже Ольберг со своей горничной. Судя по тому, что произошло, был уговор — человек, которого пришлет отец ребенка, должен ждать во дворе, ему передадут дитя, и он это дитя унесет. Но так случилось, что на лавке сидел этот подлец, простите… тот, кого прислали ко мне с письмом! Горничная вынесла дитя и отдала ему, но вот тут я уже не совсем понимаю — выходит, что он оказался с этим младенцем довольно далеко от Мещанской, квартала за три. Потом горничная убежала, он остался в растерянности, и тут на него напало вдруг человеколюбие! Он понес дитя в трактир, полагая, что трактирщица, имеющая своего младенца, и чужого может покормить. В трактире он стал пить и пропил кафтан вместе с письмом. Потом он пытался вернуть письмо, но ему соглашались отдать только вместе с младенцем, а младенца он брать боялся — в трактире-то его непременно покормят, а если нести в полицию — начнутся нелепые расспросы, а если в воспитательный дом — всем известно, как там детишки мрут. Мой человеколюбец решил дождаться меня, чтобы я пошел в трактир, выкупил там письмо и вообще как-то все уладил. Он лишь сейчас меня встретил, мы пошли в трактир, я был готов потратить любые деньги, но младенца там уже не было…

— Куда ж его дели? — забеспокоилась Александра.

— Далее только мои домыслы. Человек, которого прислал отец младенца, где-то задержался. Когда он пришел сюда, все уже свершилось. Он ждал несколько часов, потом поднялся к повитухе и узнал, что дитя давно унесли, а роженица с горничной уехали домой. То есть он понял, что младенца по ошибке отдали чужому человеку. Отец, очевидно, человек зажиточный и имеющий слуг — послал их разведать, не было ли найдено в окрестностях ночью новорожденное дитя. Господь навел их на этот трактир, и они забрали младенца у трактирщицы, щедро ей заплатив. Но вот тут-то и начинается моя беда! Эта бестолковая баба сунула мое письмо, чтобы не потерять, в одеяльце, которым обернули дитя, в самое изголовье, и потом отдала младенца вместе с письмом! Кому — сама не ведает! Все было впопыхах, она и думать забыла о письме. И вот оно — непонятно у кого, как искать — неизвестно, а я должен быть уже в пути! А в письме настолько важные сведения… Если его вскроет посторонний, будет большая беда…

— Теперь все ясно, — сказала Александра. — Повитуха вряд ли даст тебе сейчас адрес той дамы или ее любовника. Судя по всему, ей хорошо заплачено, и ответ будет один: знать не знаю! Послушай — ты спокойно поезжай в Москву, а письмо искать буду я.

— Как?

— Понятия не имею. Но найду обязательно.

Александра встала, встал и Нерецкий. Они не размыкали рук, держась друг за дружку совсем по-детски.

— Это судьба, — прошептал Нерецкий. — Видит Бог, я ставил преграды…

— Нам нельзя разлучаться.

— Нам нельзя быть вместе.

— Мы будем вместе.

— Нет, невозможно… я люблю тебя больше всего в мире, но изменить прошлое нельзя…

— Можно! Если любишь! — воскликнула Александра и обняла Нерецкого. — Нет более никакого прошлого, понимаешь? Нет его! Ни у тебя, ни у меня! Есть только будущее! И настоящее, конечно!

— Легко тебе говорить, ты сильна духом…

— А ты слаб?

— Я — слаб…

— Это поправимо.

— Ты ангел…

Нерецкий поцеловал Александру в губы. Начал он по-ангельски — но с каждым мгновением в поцелуй вливалось все больше страсти. Александра опомнилась первой.

— Все будет, свет мой, все будет! — пылко пообещала она. — Ты вернешься, мы встретимся… Мы друг другу на роду написаны!

— Нет! — вскрикнул Нерецкий. — Нет! Не выйдет! Прости, прости…

— Но ты любишь меня?

— Люблю! Боже, какой я подлец! — Нерецкий отскочил и рванул на себя дверь. Башмаки простучали по ступеням. Александра тихо засмеялась. Она знала, что добьется своего.

Теперь пора было возвращаться к Ржевским. Конечно, будут расспрашивать, где пропадала. Нужна достоверная ложь. Сердце заколотилось, вышла подышать свежим воздухом… Не поверят! Какое может быть сердечное недомогание у особы такого сложения и такого нрава? А вот чему поверят — живот, мол, схватило. Не станут же по такому поводу допрашивать слуг. Довольно будет шепнуть тихонько хозяйке дома, она с пониманием кивнет — и забудет: у матери четверых детей других забот хватает.