Дарья Плещеева - Булатный перстень Страница 32

— Сударыня, сударыня! — позвал незнакомый мужской голос.

Александра обернулась. К ней приближался матрос-подлец.

— Пошел прочь, — сказала она.

— Сударыня, простите, ради бога. Я слышал ваш разговор с господином Нерецким и одного прошу — позвольте провинность свою делом искупить и вам помогать в ваших поисках.

— Да кто вы такой? — удивленно спросила она, поскольку речь была непростонародная.

— Мичман Ерофеев, к вашим услугам, — матрос поклонился.

— Чудеса… — только и могла сказать Александра. — Что все это значит?

— Объяснить не могу, сударыня, сам многого не понимаю.

— Где вас при нужде искать?

— Сударыня… искать-то меня негде… Я на несколько часов прибыл из Кронштадта, где ночевать — не ведаю…

Тут Александра заподозрила неладное.

— Неужто в столице трактиров не осталось? — спросила она. — Устройтесь на ночь, а утром пришлите мне записку. Я квартирую в доме госпожи Рогозинской, в Большой Миллионной.

— Сударыня, беда в том, что у меня вовсе нет денег…

— Ничем не могу помочь, у меня их тоже нет.

Это было чистой правдой — зачем, собираясь провести вечер в приличном доме, брать с собой кошелек?

— Сударыня…

— Прощайте, господин мичман, впредь носите с собой хоть два рубля.

Александра ускорила шаг. Теперь ей стало ясно, что человек этот — сомнительный, нанятый почему-то для доставки письма, мичманом назвался сдуру, иметь с ним дело нельзя.

— Сударыня!..

Этот отчаянный вопль остался без ответа. Александра перешла на бег, а бегать она умела, даже в неудобном платье с попадающими промеж ног нижними юбками. До Невского было совсем недалеко, а на Невском в такое время года гулянье допоздна, мнимый мичман не рискнет приставать.

У Ржевских уже заметили ее отсутствие. Пришлось, разумеется, наплести и про живот, и про острое желание после приключившейся беды подышать свежим воздухом. А потом Александра отправилась домой. Она решила зайти к Мавруше, рассказать, что госпожа Ржевская обещала помочь в поисках Поликсены Муравьевой.

— Что, Фросенька, она еще не спит?

— Голубушка барыня, не спит, свечку жжет!

Александра вошла без стука и обнаружила, что Мавруша прилегла на постель одетая, да так и уснула. На рабочем столике горела свеча, были разложены бумаги, стояли цветы в маленькой вазе и тут же — стакан с грязной водой, в котором полоскали акварельные кисти. Александра подивилась тому, что девушка вздумала рисовать букет ночью, при скверном освещении, и полюбопытствовала, что вышло.

Но это был не букет. Мавруша по памяти воспроизвела, как умела, мужское лицо, несколько нарушив пропорции, но точно передав грустную складку рта и линию изогнутых черных бровей.

Увидев это лицо, Александра сердито засопела: вот чего еще недоставало! Первая мысль была — изничтожить картинку, чтоб неповадно было в чужих избранников влюбляться! Вторая: да и как же было не влюбиться бедной дурочке…

На портрете был изображен, разумеется, Нерецкий.

Глава седьмая

НОВЫЕ КОЗНИ ЕРОХИНОЙ ПЛАНИДЫ

Ероха сильно затосковал.

Он понял, что жизнь его несуразна, бестолкова, и осталось лишь одно — спиться окончательно и сдохнуть под забором. Непонятно, правда, на какие деньги это проделать, ну да мир не без добрых людей — совсем пропившемуся всегда чарочку из сострадания поднесут.

Понял он это, проводив до Невского ту даму, что взялась отыскать утраченный пакет Змаевича. Дама неслась, не оборачиваясь, зачем Ероха потащился за ней — и сам не знал. Куда-то ж нужно было деваться.

Он мог вернуться в ту комнату, которую снимал — но, поскольку не платил целую вечность и не показывался там по меньшей мере две недели, следовало ожидать, что хозяйка пустила туда другого жильца.

Можно попытаться к милосердному Новикову… Нет, как раз туда он не мог пойти, перед Новиковым было стыдно.

В трактирах — где задолжал, а где никогда не пустят за стол, не убедившись, что в Ерохином кармане есть хоть гривенник. А восемьдесят копеек Змаевича пропали. Пропал и матросский кафтан. Как возвратиться в Кронштадт? На «Дерись» уже не возьмут, да и как признаться в утрате пакета? А на других судах он никому не нужен — вот и получается, что единственный шанс стать человеком помахал хвостиком и исчез.

Ероха брел и брел, не ведая который час, не имея цели. Наконец он оказался на невском берегу — там, где берег еще не одели гранитом. В воду врезались мостки, на которых сидели с удочками обезумевшие от своей страсти рыболовы, иные выплыли на лодках чуть не на середину реки. Ероха облегченно вздохнул, — тут можно было забраться под лодку и уснуть.

Он дошел до самой крайней лодки, старой и ненужной, чудом не угодившей в печь, лег на траву и вполз под дощатый свод, стараясь не треснуться лбом о сиденье. Но внутри что-то было — ощупав предмет, потянув и подергав, Ероха понял: суконный кафтан!

Вот как раз кафтан ему и требовался, потому что бегать по Питеру в одной рубахе и камзоле даже для выпивохи было непристойно. Ероха, неуклюже барахтаясь, облачился в кафтан, запахнулся и понял — сейчас угреется и заснет, и это — единственное, что в его жизни хорошо. А завтра — будет день, будет и пища. Не привыкать ложиться на пустой желудок.

К тому времени как Ероха проснулся, в столице уже началась уличная жизнь. Выбравшись из-под лодки и надвинув на щетинистый череп шапку, он пошел куда глаза глядят.

Одежка, обнаруженная под лодкой, была причудливая — бурого какого-то цвета с голубыми полосами. Полосы, конечно, в моде, но это даже для самого смелого щеголя было избыточно, более всего удивили Ероху большие белые пуговицы — надо полагать, костяные. Он решил, что лучше бы эту находку снести в трактир к Аксинье Мироновне, а она уж сообразит, что с такими полосами делать, заодно и нальет. Раз не вышло вернуться во флот — значит, пить можно и нужно…

Предчувствуя и выпивку, и даже закуску, Ероха помыкался в закоулках, забрел на кладбище и вышел к Александроневской лавре. Далее путь лежал к Невскому, до Казанского собора, а оттуда на Большую Мещанскую. А что люди таращатся на странное одеяние — так и черт с ними.

Ероха преспокойно дошел до Литейного, когда его ангел-хранитель, видимо, сказал: на сегодня хватит.

— Постой-ка, молодец! — крикнул ему господин, похожий на средней руки русского купца. — Куда торопишься?

Ероха остановился, купец подошел, да не один — с ним были двое детин, сытых и наглых, которым как раз за наглость и прилипчивость жалованье платят. Все трое были в длинных темных кафтанах, наглухо застегнуты.