Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина. Страница 32

С улыбкой она подумала, что самый беспроигрышный вариант – три женщины – к сожалению, малореален. Ведь женщины в-одиночку не путешествуют… Да и Пьер ни за что не согласится. И будет прав. Если женщина ещё как-то может подделаться под мужчину, то обратный трюк раскусит первая же встречная женщина: актёры из мужчин никакие!

16

К вечеру, когда уже совсем стемнело, они остановились в небольшой деревушке, примерно в пяти лье от Компьена. Двигались они быстро, больше нигде не останавливались, и хотя немного попетляли по просёлочным дорогам, всё же отмахали изрядный кусок – гораздо длиннее, чем проехали до трактира, в котором оставили Пулена-Жан Клода.

Правда, по большому тракту проехали бы по прямой ещё больше, но в данном случае Катарине было наплевать на расстояние и усталость – всё должно было быть принесено в жертву скрытности и анонимности. Выбраться из страны сейчас – главное.

Местный трактир оказался, само-собой, поменьше, но зато и как-то поуютней.

Возле стойки и за столами сидели всё сплошь местные – крестьяне и мастеровые, они пили и разговаривали. Она не могла не оценить прелесть отсутствия табака: ни характерной вони, ни сизой дымки, обычно скрывавшей дальние углы больших помещений, как бывало в её эпоху в подобных заведениях. Но света посаженные по оболам колес на потолке масляные плошки, действительно, давали чертовски мало…

За едой – пища оказалась попроще, и ждать пришлось дольше – они почти не разговаривали. Во-первых, в целях конспирации, а во-вторых, сказывались усталость, накопившаяся за целый день, проведённый в седле, и нервное напряжение. А у Катарины так и вообще глаза закрывались сами, несмотря на все её усилия: хоть спички вставляй… Правда, их ещё не изобрели. Но так как они проехали сегодня довольно много – не менее девяти-десяти лье – спать отправились с достаточно спокойной совестью.

Разместились в двух смежных комнатах: в большой – Катарина с Марией, в проходной – Пьер. Убедившись, что дверь заперта, и подпёрта лавкой, Катарина, особенно не церемонясь, сняла с помощью няни всю одежду, кроме рубахи, и забралась в свою кровать – громоздкое сооружение со свалявшимся матрацем, который Мария застелила купленными по дороге простынёй и одеялом.

Варварский обычай: если путешественник хотел спать на чистых постельных принадлежностях, он должен был возить их с собой. Ничего, вьючную лошадь они купят. Как и костюмы, сёдла, оружие и всё остальное…

Мария, подобно заботливой наседке, после того, как помогла ей раздеться, всё крутившаяся вокруг неё, радуясь, что теперь их никто не слышит, и стараясь уложить «её Беллочку» поудобней да помягче, наконец, вздохнула, и присела на край постели, озабоченно и внимательно глядя «своему дитятке» в глаза. Катарине опять стало неловко и… стыдно.

– Ах, сударыня, – с тяжёлым вздохом произнесла её няня, явно не удовлетворённая тем, что там увидела, – Неужто вам теперь всю жизнь так-то мыкаться! Без своего угла, без имени, без свиты. Да что там – даже без любимой одежды!.. Вы ведь у нас такая лапочка, когда в красивом платье, да с украшеньями, да смеётесь и шутите… А сегодня ни разу не пошутили – да даже и не улыбнулись!

– Нет-нет, Мария! – она привстала с подушки и крепко взяла узловатые и сильные руки няни в свои, – Всё у нас будет! И дом, и роскошные платья, и драгоценные украшения! Дай только время. Дай мне опомниться и отдохнуть – я должна всё вспомнить, и набраться сил. Мне так нужны время и силы! Мне нужно убежище. А потом… Потом я вновь вернусь сюда! Я… кое-что недоделала здесь!

Но я доделаю. Должна доделать!

О, да, я должна отомстить гнусному убийце и клеветнику!

Только тогда я смогу снова позволить себе быть женщиной, и жить так, как мне полагается, так, как я хочу!

– Ох, Пресвятая Дева! Вы опять за старое! Да неужто вы не видите, к чему вас привела ваша жажда мести и злость?! Уж лучше бы вы забыли о ней, а не обо всём остальном! Забыли бы, выбросили из головы, и жили себе где-нибудь спокойно!

Разговор принимал неприятный для Катарины оттенок. Сдаться? Отступить?

– Нет, Мария, – раздумчиво качая головой, повторила она, – Не будет мне покоя, пока я не сделаю того, что должна сделать. Да будь этот мерзавец хоть Папой – он заплатит! Пока я дышу и двигаюсь – не видать ему покоя! – она сама не заметила, как от нахлынувших вдруг чувств досады и острой несправедливости к этой, чужой, в-общем-то пока, судьбе, но всё равно, уже и где-то своей, врастающей в неё с каждым вздохом и секундой, стиснула руки Марии изо всех сил, и опомнилась лишь тогда, когда та от боли вскрикнула.

Вздрогнув, и отпустив руки няни, она отвернулась к стене, пытаясь успокоиться.

– Прости, няня. И прости, что втянула вас с Пьером в это безнадёжное и опасное дело. Но я не отступлюсь. Пусть через год, два, пять – но я вернусь сюда. Спасибо, что вы не отказались помочь мне добраться до убежища. Я знаю, что поездка будет нелёгкой, но вы только проводите меня до Нанси, а дальше я доберусь сама, а вы сможете вернуться к моей матери, домой. Мне кажется, что ей вы сейчас нужны даже больше, чем мне!

В первый момент Мария даже опешила. Затем на открытом выразительном лице сменилась целая гамма чувств – от изумления, до обиды и боли.

– Что вы такое говорите, сударыня! – горечь и слёзы отчётливо, несмотря на старания няни чувствовались в её тоне, – И как у вас язык поворачивается!. Чтобы мы – вас!.. На полдороге! Да как же вашей милости не совестно! Ведь я-то вас с пелёнок… Да и Пьер – его хоть палкой бей – слова не вытянешь, а за вас – вот вам крест! – точно убьёт кого угодно! Истинную правду вам говорю – жизнь за вас отдали бы и не задумались! Уж хозяйка-то наша знала, кого посылать с вами! А за неё – не переживайте! Ведь если кто и был настоящий мужчина в вашей семье – так это она!

Катарина, горько усмехнувшись, пробормотала:

– Я знаю…

Но её няня ещё не кончила высказывать распиравшие её чувства и мысли:

– Ну а вы-то – вы-то сами! Нет, теперь я точно вижу! С вами – уж послушайте старую няньку! – и вправду дело нечисто! Это как же надо потерять память и рассудок, чтобы брякнуть – да простит мне Богородица и ваша милость! – такую глупость! Чтобы мы с Пьером!.. Вас – и оставить в таком состоянии?! Нет уж, сударыня-гордячка, не дождётесь! Теперь мы с вами – по гроб жизни вместе: куда вы – туда и мы!

Слёзы сами текли из глаз Марии, и пусть слова её были не всегда связны, зато чувства, бушующие в душе пожилой и преданной беззаветно своей любимой и неблагодарной хозяйке, которую она выкормила собственной грудью, опекала и воспитывала, лечила и учила, за которую молилась каждый день, были так глубоки и искренни, что Катарина и вправду почувствовала себя редкостной дрянью.