Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова Страница 32

Между просторно стоящих стволов лиственничной рощи тут и там виднелись полуразрушенные постройки. Пустые провалы окон, как вопящие беззубые рты. Покосившиеся крыши делали их похожими на огромные гнилые грибы. Ноги мои тонули в мягкой подстилке из опавшей хвои. В воздухе вились мириады насекомых, и я часто смаргивал – тело отказывалось верить в надёжность накомарника. Где искать жену Осипа, я толком не знал, внимательно осматривал каждый домишко, но все они казались мне нежилыми.

Поселок покинут давно, негде не видать даже подобия стёжки, по которой более или менее часто ходили бы люди. Возвращаться к Осипу за пояснениями не хотелось. Он остался возиться с лодкой – я слышал в отдалении лязг железа и какой-то периодический стук. Боль в рёбрах не позволит мне быть ему полезным, да и опостылела мне его насмешливая физиономия. Сам дьявол не разберёт, что у такого человека на уме. Надоел! Превозмогая боль, я прибавил шагу. Через пару минут лес погрузился в тишину, нарушаемую лишь гулом насекомых.

Я бродил по оставленному посёлку некоторое время, чувствуя нарастающую усталость. Казалось, сетка накомарника мешает дышать, но и поднять её тоже невозможно. Тогда в моё липкое лицо вопьются сотни оголодавших кровососов. Надежда встретить хоть кого-нибудь таяла. Боль в рёбрах усиливалась. Липкий пот покрывал моё тело, стекал по бёдрам, по груди, между лопаток. Казалось, ещё немного – и моя обувь наполнится липкой, влажной, студенистой массой моего растаявшего тела. Намерение вернуться к Осипу крепло. Наконец, нелёгкая вывела меня на некое подобие стёжки, петлявшей между лиственничными стволами. Стёжка явно вела куда-то за пределы посёлка. Я огляделся: нигде ни одной живой души, ни трухлявой лавочки, ни поваленного дерева, на которое можно было бы присесть усталому путнику. Оставалось одно: идти дальше.

Следуя за прихотливыми изгибами стёжки, я вышел к крайней постройке посёлка: небольшой кривобокой хибарке с покосившимся, но вполне целым крылечком, сложенным из потемневших сосновых плах. Тут я и притулился отдохнуть. Минуты текли. Я искал в себе силы продолжать путь к намеченной цели и не находил их. К тому же меня начинала мучить жажда. Намерение вернуться к реке, к Осипу, крепло во мне. Подобная перспектива представлялась заманчивой ещё и потому, что идти предстояло под гору. Мои намерения изменило появление собаки. Большая остроухая, она явилась совершенно бесшумно – выскочила из-за угла постройки. Увидев меня, собака утробно заурчала, показав два ряда изумительно белых и острых зубов. Я слишком устал для того, чтобы испугаться. К тому же один глаз у животного оказался голубым, а другой – карим. Это обстоятельство придавало собачьей морде почти человеческое забавное выражение непринуждённой придурковатой весёлости, свойственной, в частности, и моей подруге Канкасовой. А существо, хоть самую малость похожее на Канкасову, не сможет меня напугать. Я протянул руку, пытаясь погладить собаку. Та отстранилась и снова зарычала. Над ней вились тучи мошки, и она часто трясла головой, пытаясь освободиться от кровососов.

– Я буду звать тебя Канкасова, – проговорил я. – Впрочем, кажется, ты кобель.

Пёс слушал меня, шевеля ушами, а потом, будто бы обидевшись на них, сопровождаемый эскортом кровососущих тварей, кинулся наутёк по стёжке. Я вскочил. Боль и усталость забыты. Какие там обиды? Мой новый знакомец явно спасается от вездесущего гнуса, имея в виду какое-то надёжное убежище. Ведомый счастливыми надеждами, позабыв о боли, я побежал по стёжке следом за собакой.

Пот разъедал мои глаза, лишая возможности видеть ясно. Отереть влагу со лба через накомарник не удавалось, а снять его я и не пытался. Испытывая отвращение к зудящим и кусающимся тварям, я от души жалел пса, у которого не было ни накомарника, ни брезентовой ветровки для защиты от посягательств мошки. Полуослепший и взмокший, я, морщась от боли, следовал за псом. Мне приходилось тяжеловато, тем более что стёжка устремилась в гору.

Десяток шагов. Ещё десяток. Склон становится всё круче. Пёс уже давно скрылся из вида, когда я выскочил наконец на небольшую прогалину: чистую от леса и обдуваемую ветрами вершину сопки. Звук падающей воды поначалу оглушил меня. Оглядевшись, я понял, что нахожусь на широком, округлой формы, уступе скалы. С возвышающегося над уступом крутого каменного склона низвергалась узкая и звонкая прядь ручья. Мириады рассыпающихся брызг рождали в воздухе ясную, круто изогнутую радугу. Я замер, испытывая странный восторг. Примерно такое же чувство обычно настигало меня в те редкие моменты детства, когда мы с матерью заходили в церковь. Будь то действующий храм неподалёку от нашей дачи или храм Спаса на Крови, превращённый в музей, – чувства мои были одинаковы. Ах, эти воспоминания детства! К чему они сейчас? Кандидату в члены КПСС они ни к чему, как ни к чему фига в кармане приличному и искреннему человеку.

Из чувственной задумчивости меня вывел голос резкий и громкий. Кто-то окликнул меня по имени. Я сорвал с головы накомарник. Огляделся. Показалось. Конечно же, в этом пустынном месте никто не может знать моё имя. Тем не менее лёгкий ветерок уделил мне внимание, облобызав взопревшее лицо. Я отёр трудовой пот рукавом ветровки, вздохнул полной грудью и застонал от накатившей боли. В глазах потемнело. Однако, надо признаться, звук падающей воды намного приятней зудения гнуса. Овеваемый призрачным ветерком, я стоял на краю уступа. Неподалёку, чуть в стороне возвышалась одинокая корявая лиственница. Под ней кто-то соорудил большой островерхий шалаш. Странное сооружение покрывали не лиственничные ветки и не еловые лапы, а шкуры животных. Некоторые из них пестрели замысловатыми орнаментами. Рядом с шалашом я заметил небольшую канистру, к ручке которой была привязана обычная эмалированная кружка. Я сглотнул жажду, давно уж истязавшую мою глотку.

– Подойди и напейся. Разрешаю! – произнёс повелительный голос, показавшийся мне скорее женским.

Он прозвучал, как пение родниковой струи, и слился с плеском воды на самой высокой ноте. Это он, это этот голос окликнул меня по имени! Воспользовавшись приглашением, я напился воды, которая оказалась очень вкусной и, против ожидания, не слишком холодной. В глазах мгновенно прояснилось. Боль унялась и не возвращалась даже при свободном и глубоком дыхании.

– Я ищу шаманку, жену Осипа Поводырёва, – проговорил я, обращаясь к лиственнице, за неимением иных видимых собеседников.

– Наивный человечек. Диковатый горожанин. – Теперь голос звучал насмешливо, и интонации его напомнили мне несносную ироничную манеру Осипа. – Обойди тордох и увидишь шаманку.

Тордох – это шалаш? Удивлённый, я двинулся в указанном направлении. Странно, а мне-то казалось, что голос доносится с другой стороны, с наветренного склона сопки.

* *