Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя Страница 36

– Не смотри так, – вполголоса прервал его размышления царь Алексей, стоя, как стоял, у надгробия Грозного. Он как будто угадал его мысли. – И не суди о царской власти, не вкусив её сладости, но и горечи. Много ли ты знаешь, как мучительна ответственность за своих поданных, как унизительно бессилие Правителя, в котором народ видит отца и заступника? Держава огромна, а русские, православные всюду приемлют бесчестие, гибель. В Сибири дикие племена при первой возможности нападают на наши поселения, то же творят за Байкалом хищники манчжурцы. Турки, крымцы терзают южные наши земли. Злобными псами римские недоверки набросились на русских людей в Малой Руси. Уже умолчу о хищных степных ордах, столетия, как саранча, налетающих отовсюду, готовых жечь и грабить всё без разбора. – Он ещё понизил голос до грани шёпота, словно доверял тайные, запретные помыслы. – Что мне делать? Как укрепить силу государства и обезопасить подданных? А? Один путь. Города, крепости всюду нужны, прибыльные казне промыслы, заводы ружейные, пушечные. А кто их сделает? А? Предприимчивые и склонные к ремеслу, только они. Да купцы им в помощниках. А Никон оторвать от них хочет, требует укреплять власть одним только намерением. Хочет заставить Правителя и отца народа предпочесть одну только веру знаниям и умениям. Не только он. – Царь указал на могилу Грозного. – Ещё царь Иван мучился этим. Начал преобразования, так не дали, озлобили народ своекорыстием... – Он перешёл на шёпот и будто советовался с духом над надгробным камнем. – Думаешь, моей душе чужд протопоп Аввакум. Он за совесть и веру больше стоит, чем Никон ... – Но резко оборвал себя же и возразил, как если бы сказал в нетерпимом споре какому-то невидимому собеседнику. – Но еретик!!

Он тяжело замолчал. Удача не смел прервать борьбы разных сил в душе царя. А тот вдруг продолжил с горечью:

– Бабка нагадала по звёздам. Последний мой сын, ещё не рождённый, тираном станет православному люду. Отдаст Русь Антихристу на века на поругание. – Он истово перекрестился при упоминании проклятого имени. – Как радоваться сыновей рождению теперь? Может, врёт она, старая карга? Может, кто из врагов надоумил? Тех, кто против знаний и умений.– И вздохнул, выдохнул с мукой. – Душе моей тяжко, муторно. А куда денешься от своего креста? – Затем неожиданно деловито сообщил, ради чего позвал. – Стенька Разин шумит на Низу. Знаешь такого?

– Встречал. – Ответ Удачи был уклончивым, так как он не ведал, к чему такой поворот разговора. –Среди донских казаков.

– Врёшь! Пьянствовали вместе, – с отвращением к этому пороку, преувеличивая склонность к нему у стоящего рядом такого же, как он, молодого человека, бросил царь Алексей. – И не отрицай. Когда он в монастырь Соловецкий паломником ходил, полтора года назад, видели тебя с ним за этим безобразием. Поезжай же на Волгу, найди его и уйми. Не вовремя он затеял свои буйства. Меня к тиранству толкать будут, и ему худо придётся. Понял?

Удача молчанием подтвердил, мол, понял.

– Иди! – сказал царь тише. – Молиться буду. И не медли. Поезжай прямо сейчас.

Как будто надорвав остатки духовных сил этим распоряжением своему особому порученцу, он опустился против могилы Грозного на колени, сложил ладони.

– Господи, – зашептал он чуть слышно. – Да минует меня чаша сия.

Стыдясь порыва сострадания к нему, Удача быстро пошёл вон из собора. И вышел между бердышами так скоро, что столкнулся в темноте с закутанным в чёрный плащ стройным мужчиной, видимая часть овала лица которого показалась бледной даже в отсветах соборных свечей. Таинственный незнакомец живо отшатнулся в сторону, и край плаща на мгновение вскинулся, приоткрыл низ чёрного бархатного кафтана с серебряными шнурками. Незнакомец скрылся в темноте, и Удача призадумался, мысленно прикинул, мог ли быть подслушан его разговор с царём? Он слегка вздрогнул от появления за спиной царского духовника.

– Будь осторожен, – почти одними губами предупредил тот, намекая о смертельной опасности, связанной с любым полученным от царя поручением.

Он отвёл Удачу к палатам, где были казённые помещения приказа Стремянного полка. Матвеев и Ртищев о чём-то негромко спорили в комнате полкового головы, и с их появлением разом прервали обсуждение беспокоящего обоих вопроса. Матвеев будто ждал их, сразу достал из тяжелой шкатулки свёрнутую, опечатанную государевой печатью бумагу и за ней другую, сложенную вчетверо. Отведя Удачу в угол близ двери, передал обе из рук в руки и кратко разъяснил и дополнил то, что было сказано царём Алексеем.

– Это твой дорожный пропуск и опечатанное письмо лично для астраханского воеводы, – предупредил он вполголоса. – Слушай внимательно, чтобы на всякий случай знал в подробностях, какое твоё задание. В письме распоряжение царя воеводе Прозоровскому, убедить Разина отстать от разбоя в обмен на почести службы государю. Воевода должен напомнить ему, какую славу заслужил Ермак, когда поклонился службой Ивану Грозному. Предложить сначала стать вторым воеводой в Астрахани, а нет, так в другом городе на Волге, какой люб покажется. Лично Разину скажешь, что он пока не переступил непоправимой черты, но пусть очень побережётся за каждый следующий шаг. – Матвеев прикинул, всё ли высказал, что считал важным. Затем добавил, с угрозой сведя густые брови к переносице. – И передашь воеводе на словах. Головой ответит за неверность исполнения написанного в письме.

Матвеев сам проводил его к выходу из палат.

– Тебя сопроводят за город, – объяснил он, указав на стрелецкого десятника в тёмном кожаном плаще.

Другой, обшитый кожей дорожный плащ и дорожную шляпу десятник принёс в руках, и сразу отдал Удаче.

Частый топот копыт нескольких лошадей прервался, как если бы их согласованно остановили наездники, и вновь подозрительная тишь воцарилась на ночной улице восточного предместья Москвы, вблизи начала Владимирской большой дороги. Крупный пёс за плотным забором внимал этой тишине с недоверием и зарычал, когда рядом промелькнул мимолётным привидением бледнолицый мужчина; потом заворчал и затих. Бледнолицый приблизился к низкому бревенчатому дому, оправил плащ. Там, где он приостановился, раздался его слабый условный стук в оконные ставни, затем нетерпеливо повторился. Ждал он ни дольше минуты. Оконце в калитке приоткрылось, и бледнолицый переместился к нему, протянул стоящему за ним облику человека туго набитый кошель, затем перстень, который успел тускло сверкнуть затянутой рваным облаком луне золотом и изумрудом.

– Тот, о ком мы договорились, вскоре проедет на Владимирскую дорогу, – прошептал он, склоняясь к оконцу, в котором поглотилось и то и другое. – Будет один.