Стенли Уаймэн - Под кардинальской мантией Страница 36

Мы прошли около ста шагов и, повернув направо, увидели перед собою маленькое ущелье, черневшее в сером сумраке, заволакивавшем весь утес. Пленник остановился и, подняв обе руки, указал на него.

— Здесь, — прошептал капитан, торопливо пробираясь вперед. — Это и есть то место?

Клон кивнул головой. Голос капитана дрожал от волнения.

— Поль и Лебрен останутся здесь с пленником, — тихо сказал он. — Сержант пойдет со мною вперед. Ну, готовы вы? Вперед!

По этой команде сержант и он поспешно направились вперед по обе стороны Клона и его конвойных. Здесь тропинка несколько суживалась, и капитан проходил по наружному ее краю. Глаза всех, кроме одного, были обращены на темное ущелье: все мы чего-то ждали — неожиданного нападения или выстрела отчаянного человека, и никто точно не разглядел, каким образом все это произошло. Во всяком случае, когда капитан поравнялся с Клоном, последний, оттолкнув в сторону конвойных, обхватил своими несвязанными руками тело капитана и с громким криком потащил его к краю пропасти. Все это произошло в один момент. Пока мы сообразили, в чем дело, они оба уже очутились на краю пропасти, вырисовываясь в ночном сумраке в виде нераздельной темной формы. Сержант, который первый опомнился, поднял свой карабин, но так как оба противника быстро кружились, — капитан пытался вырваться и выкрикивал громкие проклятия и угрозы, а Клон был нем, как смерть, — то сержант не мог разобрать, где начальник и где Клон, и вынужден был снова опустить свое ружье. Остальные же в испуге не двигались с места.

Этот момент нерешительности имел роковые последствия. Длинные руки Клона крепко стиснули руки капитана, прижав их к ребрам; его гибкие члены обвились вокруг тела врага, как кольца змеи. Ларолль был обессилен.

— Черт вас всех возьми! Отчего вы не поможете? — закричал он. — О, Господи! — сорвался последний крик с его уст.

Лейтенант, выйдя из нерешительности, бросился к ним, но в это мгновение оба борца опрокинулись в пропасть и исчезли.

— Мой Бог! — воскликнул лейтенант, и ответом ему был громкий плеск, послышавшийся снизу.

Старый солдат всплеснул руками.

— Вода! — сказал он. — Скорее, ребята, ступайте вниз! Быть может, мы еще спасем его!

Но вниз не было тропинки, была уже ночь, и люди устали. Надо было еще зажечь фонари и найти дорогу. Таким образом, когда мы достигли черного омута, находившегося внизу, последние пузырьки уже давно исчезли с поверхности воды, последние волны уже давно разбились о берег. При желтом свете фонаря мы видели лишь шляпу, плававшую на поверхности, а недалеко от нее — перчатку, наполовину затонувшую в воде. Это было все. Предсмертное объятие немого не знало пощады, его ненависть была чужда страху.

Я слышал впоследствии, что, когда не следующий день их обоих вытащили из воды, пальцы Клона находились в глазных орбитах капитана, его зубы вонзились в горло врага. Если кто-либо находил сладкую смерть, то это именно он.

Когда мы медленно отвернулись от черной воды, одни содрогаясь, другие творя крестное знамение, — лейтенант посмотрел на меня.

— Черт вас возьми! — с гневом сказал он. — Вы, наверное, рады!

— Он заслужил это, — холодно ответил я. — С какой стати я буду притворяться опечаленным? Не все ли равно, теперь или через три месяца? А за того несчастного я рад.

Он некоторое время не сводил с меня своего дышавшего злобой взора.

— С удовольствием я связал бы и высек вас, — сказал он наконец сквозь зубы.

— Довольно вам будет и одного на сегодняшний день, — возразил я. — Вот что бывает, — презрительно продолжал я, — когда всяких проходимцев делают офицерами. Собаке всегда хочется крови. Погонщик должен хлестать кого-нибудь, если не может хлестать лошадей.

Мы уже достигли деревянного моста, когда я произнес эти слова. Он остановился.

— Хорошо же, — сказал он, кивая головой. — В таком случае я знаю, что мне делать. Сержант, посвети мне. Остальные — марш по квартирам в деревню! Ну, господин шпион, — продолжал он, глядя на меня, — куда вы пойдете, туда и я. Я теперь знаю, как испортить вашу затею!

Я презрительно пожал плечами, и мы втроем — сержант впереди с фонарем в руке, я и лейтенант позади — перешли через луг и миновали калитку, где мадемуазель поцеловала мне руку. Я со смущением спрашивал себя, что такое он задумал, но свет фонаря, освещавший нам дорогу и вместе с тем падавший на его лицо, не открывал мне в этом лице ничего, кроме упорной враждебности. Он прошел до самого конца аллеи, собираясь войти в главную дверь замка, но я увидел на каменной скамье у стены белое платье и направил свои шаги в ту сторону.

— Мадемуазель! — тихо позвал я. — Это вы?

— Клон? — дрожащим голосом спросила она. — Что с ним?

— Он теперь недоступен для страданий, — мягко ответил я. — Он умер! Да, умер, мадемуазель, но умер так, как он сам желал. Утешьтесь, мадемуазель.

Она заглушила рыдание, и, прежде чем я успел еще что-нибудь сказать, лейтенант и сержант с фонарем были подле нас. Он грубо поздоровался с мадемуазель. Она с дрожью отвращения посмотрела на него.

— Вы пришли сюда, чтобы и меня пытать? — запальчиво сказала она. — Вам недостаточно, что вы убили моего слугу?

— Наоборот, это ваш слуга убил моего капитана, — ответил лейтенант совершенно не тем тоном, как я ожидал. — Если вы лишились вашего слуги, то я лишился своего товарища.

— Капитана Ларолля? — пролепетала она, устремив испуганный взор не на него, а на меня.

Я кивнул.

— Как это случилось? — спросила она.

— Клон сбросил капитана… и себя самого в реку, — сказал я.

Она слегка вскрикнула от ужаса и затем умолкла. Но ее губы шевелились, и, я думаю, что она молилась за Клона, хотя и была гугеноткой. Меня между тем объял страх. Фонарь, болтавшийся в руке сержанта и бросавший свой дымный свет то на каменную скамью, то на стену дома над нею, показал мне еще кое-что. На скамье — несомненно там, где раньше лежала рука мадемуазель, когда бедная девушка, прислушиваясь, сторожа и содрогаясь, сидела одна в темноте, — стоял кувшин, наполненный пищей. Рядом с нею, в таком месте и в такой час, он представлял явную улику, и я боялся, чтобы лейтенант или его подчиненный не заметили его. Но через мгновение мне было не до этого. Лейтенант заговорил, и его речь была моим осуждением. У меня защекотало в горле, когда я услышал эти слова, и мой язык прилип к гортани. Я пытался посмотреть на мадемуазель, но не мог.

— Это правда, что капитан наш умер, мадемуазель, — сказал он глухим голосом, — но другие остались живы, и об одном из них я, с вашего позволения, скажу вам несколько слов. Я много слышал за последнее время речей от этого важного господина, вашего друга. Последние сутки он то и дело говорил нам: «Вы должны»и «Вы не должны». Сегодня он явился от вас и в очень надменном тоне говорил с нами из-за того, что мы немного постегали вашего немого слугу. Он ругал нас последними словами, и, если бы не он, быть может, мой друг еще был бы жив. Но когда он несколько минут тому назад сказал мне, что он рад… рад смерти моего друга… черт!.. Я решил в душе, что так или иначе, я расквитаюсь с ним. И я расквитаюсь!