Скиталец - Корнуэлл Бернард Страница 4

– Никакого золота, – с досадой проворчал сэр Уильям и, созвав своих людей, повел их на юг, подальше от едкого, сделавшего придорожный туман еще гуще, дыма разгоревшихся-таки хижин.

Он высматривал скот, который можно было бы отогнать к основным силам шотландцев, но поля и пастбища оказались пусты. Позади всадников зарево горящей деревни окрасило облака и туман алыми и золотыми отблесками, которые постепенно тускнели, оставляя после себя лишь запах гари. И тут неожиданно, словно донесшись с небесной выси, послышался наполнявший этот пустой мир тревогой перезвон колоколов. Уильям, которому показалось, что звук исходит с востока, свернул с дороги сквозь пролом в стене, выехал в поле, привстал на стременах и настороженно прислушался. Увы, густой туман сбивал с толку. Определить, с какого расстояния и даже с какой стороны доносился звон, было невозможно, а потом он оборвался, смолк так же внезапно, как и начался. Туман начинал редеть, клочьями улетучиваясь сквозь окрашенные осенью в оранжевый цвет кроны вязов. Пустой выпас, где Бернар де Тайллебур опустился на колени и громко затянул молитву, усеивали белые шляпки грибов.

– Тихо, отец! – рявкнул сэр Уильям.

Священник сотворил крестное знамение, словно моля небеса простить воина, столь нечестиво прервавшего молитву, и посетовал:

– Ты ведь сам говорил, что никаких врагов тут нет.

– А я прислушиваюсь вовсе не к каким-то там дерьмовым врагам, – буркнул сэр Уильям, – а к колокольчикам на шеях коров или овец.

Однако для человека, только и ищущего, что живность для походного котла, старый рыцарь выглядел слишком нервным. Он беспокойно ерзал в седле, приподнимался на стременах, всматривался в туман и настороженно прислушивался ко всякому звуку, включая позвякивание уздечки или чавканье копыт в грязи. Ближайшим к нему ратникам он жестом велел молчать. Дуглас стал солдатом раньше, чем многие из этих солдат появились на свет, и если он до сих пор оставался жив, то лишь потому, что обладал звериным чутьем, на которое привык полагаться. И сейчас, вопреки рассудку, твердившему, что английская армия где-то у черта на рогах за морем и бояться здесь некого, это чутье указывало на скрывающуюся в тумане опасность. Непроизвольно, почти не сознавая, что делает, он снял щит с плеча и просунул левую руку в его лямку. То был большой старинный щит, изготовленный еще до того, как воины начали добавлять к кольчугам стальные пластины. Он прикрывал человеческий торс почти полностью.

С края пастбища донеслось восклицание, и рыцарь схватился за меч, но тут же понял, что его ратник просто вскрикнул от неожиданности, когда из поредевшего наверху, хотя в низких долинах по обе стороны кряжа он еще стелился молочными реками, тумана выступили башни. За одной из таких рек, на следующей возвышенности, из призрачной белизны показались контуры большого собора и замка. Они проступали из марева, величественные и мрачные, словно порожденные чарами, и слуга Бернара де Тайллебура зачарованно уставился на высившиеся громады. На вершине более высокой башни собора толпились одетые в черное монахи, и слуга увидел, что они указывают на шотландских всадников.

– Дарем, – хмыкнул сэр Уильям, решив, что колокола, должно быть, призывали верующих к утренней молитве.

– Мне как раз и нужно туда!

Доминиканец поднялся с колен, схватил посох и зашагал к окутанному туманом городу.

Сэр Уильям пришпорил коня и перегородил французу дорогу.

– Эй, умерь-ка свою прыть, святой отец. Что у тебя за срочность? – требовательно спросил он.

Священник попытался обогнуть воина, но тут послышался лязг стали и перед лицом доминиканца возник длинный, холодный, отливающий тускло-серым клинок.

– Отец, я же спросил, что у тебя за срочное дело? Голос сэра Уильяма был так же холоден, как и его меч. Кто-то из ратников окликнул его, и рыцарь, обернувшись, увидел, что слуга священника наполовину извлек из ножен собственное оружие.

– Отец, – с укоризной промолвил Дуглас, – ежели твой чертов бастард не уберет свой кинжал, мы покромсаем этого малого на ломтики и умнем вместо свинины.

Говорил сэр Уильям тихо, но угроза в его голосе звучала нешуточная.

Де Тайллебур сказал что-то по-французски, и слуга неохотно задвинул свой клинок в ножны. Священник поднял взгляд на сэра Уильяма.

– Неужели ты не боишься за свою бессмертную душу? – спросил он.

Шотландец улыбнулся, помолчал, оглянулся по сторонам, разглядывая вершины холмов, но не усмотрел в рассеивающемся тумане ничего заслуживающего внимания и решил, что его недавнее беспокойство было просто игрой воображения. А последняя, возможно, стала последствием неумеренного употребления прошлым вечером говядины, свинины и в особенности вина из запасов даремского приора. Шотландцы на славу попировали в его покоях. Приор, судя по кладовой и погребу, жил хорошо, однако после таких буйных пирушек частенько возникают дурные предчувствия.

– Заботиться о моей душе я предоставляю своему духовнику, – промолвил сэр Уильям, приподнимая подбородок доминиканца острием меча. – Скажи-ка лучше, какое дело может быть у француза в Дареме, у наших врагов?

– Это дело касается святой церкви, и только церкви, – твердо ответил де Тайллебур.

– Мне плевать, кого это дело касается, – сказал сэр Уильям. – Я желаю знать, в чем оно состоит.

– Если будешь чинить мне препятствия, – заявил священник, отводя меч в сторону, – я добьюсь того, что тебя накажет твой король, предаст осуждению святая церковь, а святой отец проклянет и обречет твою душу на вечную погибель, без надежды на спасение. Я призову…

– Заткни черт возьми, свою дурацкую пасть! – усмехнулся сэр Уильям. – Ты что, святоша, и вправду думаешь, будто можешь меня напугать?! Наш король – просто молокосос и слабак, а церковь делает то, что велят люди, которые платят церковникам.

Он снова приставил острие меча к доминиканцу, но на сей раз не к подбородку, а к горлу.

– Так что не пытайся запугать меня, а выкладывай, что у тебя за дело. Какого черта вдруг один француз, вместо того чтобы вернуться домой со своими соотечественниками, остается с нами? Выкладывай, какого дьявола тебе нужно в Дареме!

Бернар де Тайллебур крепко сжал висевшее у него на шее распятие и поднес его к лицу шотландца. Будь на его месте другой человек, такой жест мог бы показаться актом отчаяния, но, совершенный доминиканцем, он выглядел как угроза душе рыцаря небесными карами. Однако сэр Уильям лишь бросил на распятие оценивающий взгляд: крест был из простого дерева, а маленькая фигурка изогнувшегося в смертных муках Христа вырезана из пожелтевшей кости. Окажись распятие золотым, на худой конец – серебряным, рыцарь, возможно, забрал бы эту безделушку себе, но сейчас он ограничился презрительным плевком. Несколько его солдат, боявшихся Бога больше, чем своего командира, осенили себя крестным знамением, но остальным это было глубоко безразлично. Они пристально наблюдали за слугой, вот тот действительно выглядел опасным, но средних лет клирик из Парижа, сколь бы благочестивым и ревностным в делах веры он ни был, ничуть их не пугал.

– И что же ты сделаешь? – с презрением в голосе спросил де Тайллебур сэра Уильяма. – Убьешь меня?

– Нужно будет, так убью, – невозмутимо ответил рыцарь.

Присутствие священника во французском посольстве само по себе привлекало внимание, а уж то, что он остался, когда остальные отбыли домой, делало это настоящей тайной. Однако один словоохотливый латник, из числа тех, что доставили в подарок шотландцам двести комплектов новейших пластинчатых доспехов, рассказал сэру Уильяму, что священник этот якобы ищет великое сокровище. Если помянутое сокровище находилось в Дареме, сэр Уильям хотел это знать. И хотел получить долю.

– Мне уже доводилось убивать святош, – сказал он де Тайллебуру, – а один клирик продал мне индульгенцию на убийство, так что не думай, будто я боюсь тебя или твоей церкви. Нет такого греха, чтобы его нельзя было бы оплатить, нет такого прощения, которое нельзя было бы приобрести.