Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2 Страница 4

Неизвестно, знал ли трусливый герцог, куда спряталась его жена, или не считал это место вполне надежным для себя и своего семейства, но мы можем только с достоверностью сказать, что гордая королева-мать не нашла себе лучшего убежища, чем погреб мадридского двора.

Мария-Христина не погнушалась одна, без слуг и лакеев, без придворных дам и церемониймейстеров отправиться из своих великолепных покоев в темный погреб, чтобы спастись от гнева народа. В бессильной злобе наблюдала она из маленького зарешеченного окна, как народ поджигал ее флигель. Один из лакеев случайно нашел ее в подвале и сообщил высокой покровительнице патеров, что духовные отцы и набожная сестра Патрочинио тайно бежали.

Слуга не мог уговорить королеву-мать вернуться в ее покои даже тогда, когда народ оставил дворец. Она еще не верила перемирию и хотела во что бы то ни стало увидеть отца Маттео. С этой целью переодетые гонцы были тотчас же посланы на улицу Фобурго. Посовещавшись, в Санта Мадре решили, что великому инквизитору, несмотря на большую опасность, следует отправиться к Марии-Христине. Это стало его гибелью, потому что патера узнали, и возмутившийся народ выместил на нем свой гнев. Патер Маттео заплатил своей жизнью за все проделки Санта Мадре! На долю умершего выпала великая честь — патеры провозгласили его святым.

Только поздно ночью вышла Мария-Христина из своего убежища и возвратилась в покои, которые довольно сильно пострадали от огня. Она была очень рада, что так легко отделалась. В эту же ночь поцеловала она своего супруга и дочерей и горячо прижала королеву к своему материнскому сердцу.

Франциско де Ассизи, вернувшись во дворец и оказавшись в безопасности, возмущался «злодеяниями черни», но его августейшая супруга сказала, что народ только тогда хватается за оружие, когда доведен до крайней нужды и отчаяния.

Поздно ночью гвардейцы королевы возвратились в Мадрид с равнины и привезли хорошие вести. Они приказали поставить новый караул, а сами остались в большом гвардейском помещении дворца, совещаясь о дальнейших мерах. Королева же после сильного волнения отдыхала.

ИЗАБЕЛЛА В БУДУАРЕ

На следующий день после восстания в Мадриде было спокойно.

За неестественным возбуждением последовала глубокая тишина. Уже к утру все тела были убраны, кровь смыта, а мостовая починена.

Полки королевы, сражавшиеся на равнине, вернулись в казармы, против обыкновения, без музыки, а войска повстанцев отправились на свои старые квартиры.

Только генералы приехали по требованию Серано в столицу, чтобы выслушать приговор себе и армии. Узнав, что королева себя хорошо чувствует, Олоцага явился в ее покои, желая получить аудиенцию. Произошло столько новых событий после их последнего разговора, что он должен был ее непременно видеть.

Несмотря на горький опыт последних дней, лицо дона Салюстиана все еще носило любезное выражение придворного, никогда не терявшего присутствия духа. Хотя с получением известия из Парижа о свадьбе Евгении Монтихо с императором Франции скрытая грусть по временам появлялась на его лице, он так умел владеть собой, что только самый опытный наблюдатель мог подметить ее. Его друзья находили даже, что Олоцага с тех пор стал спокойнее. Дружба их еще больше укрепилась после того, как они узнали, что он и есть тот самый дон Рамиро, руководитель тайного общества «летучей петли».

Когда королеве доложили о приходе ее бывшего министра, она сидела с маркизой в роскошной гостиной, откуда вела дверь в будуар. Она только что получила очень любезное письмо от императрицы Франции. Ничего не зная о событиях, случившихся в испанской столице, императрица Евгения вспоминала дни, когда была подругой Изабеллы, и с большой любовью говорила о своем прекрасном отечестве. Изабелла только что успела положить письмо на мраморный стол, когда дон Олоцага показался в дверях. Лицо ее приняло строгое выражение. Воспоминание о тех событиях, которым он обязан своей свободой, было ей тягостно и неприятно.

— Ваше величество, — сказал Олоцага, с чрезвычайной любезностью склоняясь перед королевой и почтительно кланяясь маркизе, — я надолго оставляю Мадрид и перед отъездом явился просить прощения за все огорчения, которые причинил вашему величеству. Самые лучшие намерения часто бывают непонятыми и неоцененными!

— Непонятыми? Дон Олоцага, этим словом прикрываются только те, кто хотят затаить недоброе дело!

— В таком случае, ваше величество, простите мне и эти нехорошие дела, как вы их называете! Позвольте только сказать, что все мои дела были на благо престола.

— Куда хотите вы отправиться, дон Олоцага?

— В Лондон, потом в Германию. Эта страна всегда имела для меня особенную прелесть, и я думаю, что можно безошибочно предсказать ей великое будущее.

— Ваше решение очень удивляет меня, — многозначительно сказала Изабелла, — я думала, что целью вашего путешествия будет Париж.

— В Париже мне нечего делать, — ответил дипломат.

— Как следует понимать вас, дон Олоцага? — спросила Изабелла. Она очень хорошо понимала тайный смысл слов дона Салюстиана, но ей хотелось услышать его ответ.

— Париж называют современным Вавилоном, ваше величество, и, думаю, это верно. В распущенном опьянении там дотанцуются до пропасти!

— В таком случае я не могу послать туда более сдержанного человека, чем вы, господин министр. Вы, верно, знаете, что посланник Ронка не может там более оставаться вследствие его женитьбы на известной девице Шарлотте Оливье. Через несколько дней он вернется сюда, чтобы в своем имении отпраздновать медовый месяц. Когда вы заговорили о своей поездке, мне пришла мысль послать вас на этот важный пост. Мне известно ваше умение приводить в порядок все расстроенные дела, и ваша достойная уважения мягкость будет там как нельзя к месту, тем более, что, как мне помнится, вы не совсем чужды императрице французов.

Олоцага был так поражен неожиданным предложением Изабеллы, что не нашел слов. Он уже приготовился отказаться и тем избавить свою душу от дальнейшей борьбы, но какой-то внутренний голос шепнул ему: ты должен научиться преодолевать себя и в этом! Ты должен перенести это испытание.

— Вы изволили приказать, ваше величество, я повинуюсь и благодарю.

— Каким вы, господин министр, стали вдруг покорным! В скором времени я пришлю вам ваши полномочия и мое собственноручное письмо!

— Тем благосклоннее и милостивее будет принят посол вашего величества, — сказал Олоцага, улыбаясь.

— Я надеюсь еще увидеть вас до отъезда, господин министр!

Когда Олоцага удалился, церемонно раскланявшись, как настоящий придворный, Изабелла сказала маркизе: