Андрей Волос - Возвращение в Панджруд Страница 40

— Муллу Бахани? — хмыкнул мальчишка. — Зачем он тебе? Барана давно не покупал?

— Какого барана? — не понял Джафар.

— Скоро узнаешь, — рассмеялся юный исследователь наук. И, уж совсем было пустившись догонять приятелей, махнул рукой и сказал: — Да вон идет — жирный!

Джафар обернулся — и точно, из дверей медресе выходил какой-то толстяк. Шагал он тяжело, крепко опираясь на палку и выставляя далеко вперед тугой живот, на котором не сходились полы обширного одеяния.

Честно сказать, со слов Абусадыка Джафар представлял его совершенно иным, но, как говорится, тот казан или другой — лишь бы целым был. Нервно вздохнул, пересиливая нахлынувшую робость, и пошел навстречу.

— Простите великодушно, — сказал он, с поклоном заступая дорогу. — Разрешите спросить вас, учитель, не вы ли — глубокоуважаемый мулла Бахани?

Толстяк остановился. Взгляд был мутным, заплывшие глаза — блеклыми. Зато щеки — яркие, румяные, а нос покрыт сеткой красных прожилок.

— Ну, я, — сказал он, перемежая слова шумным пыхтением. — Чего тебе?

— Если вы, учитель, и есть глубокоуважаемый мулла Бахани, то я должен передать вам привет от вашего друга Абусадыка, — сообщил Джафар, снова кланяясь и прижимая ладони к груди. — Мулла Абусадык справляется о вашем здоровье и просит сообщить, что сам он пока еще скрипит помаленьку.

— Абусадык? — недовольно переспросил мулла, пожимая плечами. — Что еще за чертов Абусадык? И черта ли ему в моем здоровье?

— Мулла Абусадык — ваш старый друг, — растерянно пояснил Джафар. — Вы с ним учились вместе, глубокоуважаемый Бахани. Похлебку из одной миски... мусалас из одной пиалы... помните?

— Мусалас? — подозрительно спросил мулла, а потом сказал как отрезал: — Не знаю никакого Абусадыка! И знать не хочу. Ты-то кто такой?

— Я его ученик. Я приехал учиться в медресе святого Усамы...

Мулла Бахани издал веселое хрюканье.

— Приехал он! Вас таких приезжает — мешками можно насыпать! На что учиться-то?

— В каком смысле — на что? — окончательно смешался Джафар.

— На какие финики? — мулла со значением потер друг о друга пальцы левой руки. — Что ты выпучился? Деньги, говорю, у тебя есть?

— Как же, учитель, конечно! Я знаю, что...

— Ну а коли есть, так иди на базар, — перебил мулла. — Знаешь, где базар?

— Знаю, — снова поспешил Джафар. — То есть... подождите, глубокоуважаемый мулла Бахани! Вы хотите сказать, что я смогу у вас учиться?

— А почему нет, коли деньгами богат? — хмыкнул мулла. — Да ведь учеба — это тебе не хвосты собакам крутить. Учеба — дело серьезное.

Поэтому для начала пойди купи мне баранины... лучше всего задок возьми, — одышливо уточнил он. — Да выбирай пожирнее, а не из тощих. Еще белой индийской пшеницы... моркови и лука. Знаешь, где я живу?

— Нет.

— В квартале Швейников. Спросишь, любой покажет. Завтра с мутаввали[36] поговорим.

— А проверять меня кто будет?

— Проверять? — мулла неожиданно тонко хихикнул. — Что, боишься? Не знаешь ничего?

— Нет, почему же, — смутился Джафар. — Я знаю.

— Что знаешь?

— Коран наизусть знаю... арабский знаю.

— Ишь ты! — заговорил мулла по-арабски. — Знает он! Ты хоть понимаешь, что я говорю тебе, самоуверенный мальчишка?

— Конечно, учитель, — ответил Джафар на том же наречии. — Я не очень самоуверен, но вас понимаю очень хорошо.

— Смотри-ка, — хмыкнул мулла и проговорил начало фразы одной из сур Корана: — “Разве Я не говорил вам, что знаю сокровенное...”

— “...на небесах и земле, знаю, что вы делаете явно и что вы утаиваете?” — подхватил Джафар.

Мулла Бахани пожевал губами, рассматривая его, и, казалось, сейчас настроение его переменится и он скажет нечто такое, что выходит за рамки, очерченные темой базара и бараньего задка. Но в конце концов только недовольно махнул рукой, подводя разговору черту, и, недовольно бормоча что-то себе под нос, понес свое необъятное пузо к выходу.

Поглядев ему вслед и обескураженно почесав в затылке, Джафар тоже вышел и сел на лошадь.

— Поехали.

— Куда?

— Для начала в какой-нибудь караван-сарай.

— В караван-сарае будем жить? — ужаснулся Муслим.

— Нет. Просто попьем чаю, отдохнем. Потом ты поедешь на базар...

— Зачем?

— Продашь лошадей.

— Продать лошадей?!

Джафар посмотрел на него и поправился:

— Ну хорошо, только свою продашь.

— Продать мою лошадь? Да вы что, хозяин!

— Сам посуди, зачем нам две лошади? Кормить попусту. А когда соберемся домой, подыщем тебе какую-нибудь другую клячу, — рассудил Джафар.

— Вот тебе раз — клячу, — обиделся Муслим. — Большой Хаким мне приличную лошадь дал, а вы теперь говорите — клячу! А спросит он потом где хорошая лошадь?! Что я скажу?

— Не твоя забота, я сам объясню.

— А как мы на одной ездить будем — кто впереди, кто сзади?! Если я в седло сяду, вы на крупе не удержитесь, а если вы в седло, тогда...

— Заткнись! — крикнул Джафар. — И слушай. Потом купишь хорошей баранины. Задок. И чтоб жирный был. Еще белой индийской пшеницы возьми, моркови и лука.

— Сколько?

— Ну, по полмешка, что ли.

— Ничего себе. Зачем нам все это, хозяин? — опять удивился Муслим. — Если пировать, так я обратно поскачу, у меня в Панджруде хороший бубен остался.

— Отвезешь в квартал Швейников, в дом муллы Бахани, — продолжал Джафар, уже не обращая на него внимания.

— Мулла Бахани! — просветлел Муслим. — Так бы сразу и сказали. Жить у него будем?

— Нет, жить будем не у него, — вздохнул Джафар.

— Разве мулла Бахани к себе не звал? — изумился Муслим с такой силой искренности, что если бы в этот момент он свидетельствовал в пользу того, что сам является лошадью, на него и впрямь пришлось бы накинуть узду.

— Забудь об этом. Просто отвезешь — и все.

— Как подарок, что ли?

— Как подарок.

— Ничего себе, хозяин. Если каждому встречному по барану покупать, мы с вами скоро по миру пойдем. Мы и так ему много чего привезли. Вон, хурджины у меня как набиты! Мешок сушеного тутовника, мешок муки, два кувшина топленого сала...

— Вот и это все заодно оставишь.

— Да если бы Абусадык...

— Заткнись, Муслим, — хмуро попросил Джафар. — Не знает мулла Бахани никакого Абусадыка. Не помнит он его.

Муслим от неожиданности натянул поводья и остановился.

— Как же вы учиться будете, хозяин?

— За барана с морковью, — хмыкнул Джафар, заворачивая лошадь в широко распахнутые ворота караван-сарая. — За индийскую пшеницу. Что непонятного?

Приглянувшаяся Джафару половина дома имела отдельный вход, состояла из двух комнат, а до медресе было минут пятнадцать неспешного ходу.