Михаил Попов - Паруса смерти Страница 40

— Какое-то очень сложное объяснение.

— Зато единственное. Я был как в горячке, мне нужно было в считанные минуты придумать способ спасения. Только потом, когда все кончилось, я понял, как оскорбил вас.

— И не попытались объясниться!

— Я знал, что вы мне не поверите.

— Я и сейчас не склонна верить.

— Вот видите, а тогда, когда еще не затянулась рана обиды, на что я мог рассчитывать? Я решил уйти в море в надежде, что время остудит пламя вспыхнувшей ненависти. Но я ошибся. Я понял, что проиграл, что собственными руками сломал свою судьбу, истребил свое счастье. Я впал в отчаяние, и даже корсарское счастье отвернулось от меня.

— Что же вас заставило сегодня написать мне?

Олоннэ опустил голову. Он боялся, что даже в ночи хищный блеск синих глаз выдаст его.

— Я понял, что теряю вас. В городе так много говорили о вас и капитане Шарпе…

Женевьева улыбнулась, ей приятно было осознавать, что она все рассчитала верно, приятно было считать себя победительницей.

— И тогда я решил совершить последнюю попытку. Знаю, что шансов у меня нет, но я никогда бы себе не простил, если бы не попытался.

Снова в наступившей тишине зазвучали цикады.

Бледно-огненный край луны появился над «панцирем Черепахи», как еще называли Тортугу.

Легкий порыв ветра явился в ночной сад; испуганно зашелестела лавровишневая аллея.

— А если я соглашусь? — спросила Женевьева чужим от сумасшедшего волнения голосом.

Олоннэ поднял голову, но не открыл глаза.

— Что же вы молчите? Или вы опять начнете спасать репутацию моего отца?!

— Я переживаю мгновения счастья. Вряд ли когда-нибудь в жизни мне предстоит что-нибудь подобное.

— Так вы…

— Да, я предлагаю вам бежать со мной.

— Бежать?

— И прямо сейчас. Вас что-то смущает?

— Сказать по правде… Но зачем именно бежать, не лучше ли пойти к моему отцу и все ему рассказать?

— Этим мы все погубим.

— Откуда вы знаете?

— Я уже обращался к нему, он указал мне на дверь. Теперь, стоит вам заикнуться о нашей любви, он запрет вас на замок, а потом насильно выдаст замуж за ирландца.

— Папа никогда так со мной не поступит.

— Возможно, вы знаете своего отца лучше, чем я, но в любом случае — стоит ли рисковать? Когда вы будете у меня на корабле, ему некуда будет отступать, даже если бы он и захотел.

— У вас же нет корабля!

— До вчерашнего дня не было. Теперь есть. И называется он «Месть».

— Какое странное название!

— После того что испанские собаки сделали с экипажем моего прежнего корабля, это название самое уместное. Но я чувствую, Женевьева, вас что-то смущает.

— Н-нет, — с некоторым усилием сказала девушка.

— Тогда все просто. Сейчас вы вернетесь в дом, возьмете с собой самые необходимые вещи и с верной служанкой отправитесь в гавань. Вы легко найдете мой корабль, он стоит у основного пирса. Вас встретит мой слуга Роже.

— Я все поняла. Но мой отец… может быть, мне оставить ему записку?

Олоннэ на мгновение замялся:

— Очень короткую. Напишите, что просите у него прощения, и все. Никаких имен и прочего, вы меня понимаете?

Олоннэ подошел к девушке вплотную и осторожно взял за руки.

— Понимаю, — тихо ответила она.

Медленно наклонившись, капитан поцеловал дочь губернатора в теплые губы.

— А эта девушка…

— Какая девушка?

— Шика. Вы очень любили ее?

Олоннэ снова поцеловал Женевьеву.

— Я совсем ее не любил. Это она любила меня. В тот день я к ней даже не прикоснулся. Я предпочел ее убить, но не изменить своей любви.

Голова Женевьевы шла кругом, ее и пугало то, что говорил этот человек, и льстило ей. В состоянии легкой, приятной горячки она отправилась готовиться к побегу.

Глава пятая

Приступ ярости у господина де Левассера уже прошел, унеся с собою все силы. Губернатор сидел в крайне неудобной позе в кресле и тупо смотрел перед собой. Он был без парика, без камзола, в расстегнутой рубахе и рассеянно теребил пальцами седую шерсть у себя на груди.

В таком состоянии застал его Олоннэ, войдя в кабинет. Губернатор неприязненно посмотрел на него, его горю не нужны были свидетели. К тому же он еще не решил, как себя вести в этой ситуации. Еще слишком свежи были в памяти унижения, пережитые им во время предыдущего — мнимого — бегства Женевьевы. Может быть, и сегодняшняя выходка — всего лишь шутка из того же разряда.

— Прошу прощения, ваше высокопревосходительство, что осмеливаюсь… — осторожно начал гость, предупредительно при этом кланяясь.

— Ну, раз осмелились, так продолжайте.

— Дело в том, что мне все известно.

— Что именно, черт побери!

— Что мадемуазель Женевьева и капитан Шарп…

— А откуда вам это известно?! Вас что, тоже известили письменно?!

— Вот по поводу источника я и пришел с вами поговорить. Если принять надлежащие меры, то наверняка удастся избежать ненужной огласки. Надо представить все не как бегство, а как заранее запланированную и согласованную с вами прогулку, вы меня понимаете?

— Вас-то я понимаю, я не понимаю Женевьеву, это меня и мучает больше всего. Я и так был согласен на этот брак. Раз у них все так славно складывается — пусть! Но зачем было убегать?!

Олоннэ пожал плечами:

— Может быть, она все же боялась, что вы ей откажете.

— Но ведь она могла со мной поговорить, а она мне не сказала ни слова! Она не знала, что я не против, но могла бы спросить.

— Да, странно.

— Более чем. И этот рыжий негодяй, его действия для меня вообще загадка. Он не мог не видеть, что я отношусь к нему благосклонно, почти по-отечески, я доверил ему план похода на Маракаибо. Какие ему еще были нужны доказательства моего расположения? Кретин! Дверь открыта настежь, но в нее все равно нужно вломиться!

Губернатор снова принялся расцарапывать свою грудь, преодолевая приступы удушья.

Олоннэ поправил перевязь, на которой держалась его шпага, и сел поудобнее.

— Но, взглянув на это непредвзятым, не отцовским, так сказать, глазом, нельзя не заметить, что все устроилось самым удачным образом.

— Что? — болезненно и недоуменно искривилась физиономия губернатора.

— Молодой человек и девушка страстно влюблены друг в друга, родители в принципе не склонны препятствовать их браку. Они воссоединяются. Что тут плохого? Правда, делают они это способом, вызывающим определенные нарекания. Но не следует ли им это простить?

Господин де Левассер, нахмурившись, задумался и потом вдруг саркастически усмехнулся:

— Мне казалось, что вы-то как раз должны были бы быть огорчены случившимся.

— Я…

— А вы проявляете столько великодушия, что это вызывает подозрения. Впрочем, объяснение, кажется, есть.