Станислав Пономарев - Стрелы Перуна Страница 40

— А ты как в неволю попал, Уруслан? — спросил Назар-али своего соседа. — Ведь вы, урусы, с румами не воюете.

— По любви! — буркнул русс.

— Расскажи!

— А че рассказывать. Однажды, лет пять тому, в битве козарин меня булавой ошеломил. Да яз покачнулся только и срубил ворога мечом. Со зла пополам развалил. Дак то богатырь был, почти што как яз, и десницы могутной, а меня не осилил... А тут баба единым перстом загнала в железо. Яз ране мыслил, што силушка моя завсегда меня из беды выручит. На Крите-острове яз под стягом ромейского царя рубился. Было раз, мы впятером с утра до полудня держали в горном проходе всю агарянскую рать, покамест Никифор не обошел ее.

— Х-ха! — изумился араб. — Так это ты был в желтом шлеме и с двумя мечами в руках?

— Яз первым в проходе стоял. За мной еще четверо побратимов стрелами секли агарян.

— Там меня в плен взяли. Когда румы сзади напали на нас, ты, Уруслан, вперед рванулся и ошеломил меня. Очнулся я связанный уже.

— Мож, и яз, а мож, кто иной. Не припомню. Многих тогда ошеломил и порубил яз. Царь ромейский тогда златой похвалой одарил и в терем свой дозорным воем перевел...

— Да-а! А теперь на одной скамье весла таскаем. Ха-ха-ха-ха! — громыхающим басом расхохотался Назар-али. — Не хочет аллах разлучить нас с тобой. Раз уж так, давай побратаемся, Уруслан-богатур?

— Давай, Назар-бек! Доля наша теперь едина с тобой... Клянусь Перуном! — Еруслан поднял правую руку вверх, звякнула цепь. — Беру в побратимы богатыря агарянского Назар-бека. Моя кровь — твоя кровь! Моя судьбина — тебе счастье! Ежели мне воля, то и тебе воля! А ежели тебе смерть, так и мне смерть! А ежели смерть только мне, то ты отмщение ворогу мечом принесешь!

— Клянусь аллахом исполнить все в точности и принимаю на себя обет побратимства по языческому обряду, как кардаш Уруслан-богатур сказал! Аллах всемогущий, услышь меня, и пусть все свершится по воле твоей! — Араб провел ладонями по лицу и устремил их к востоку.

Невольники с завистью наблюдали за этим обрядом: двоим легче в любой беде. В эту ночь многие рабы побратались.

Любопытство всех было возбуждено рассказом Еруслана. Даже надзиратель из своего угла просил:

— Расскажи, Уруслан, как звали ту гурию, которая в цепи тебя одела?

— Как звали? — проворчал богатырь. — Как звали... Веру русскую променял было из-за птицы-жар. Тут Перун и наказал меня! А ту бабу звали... — Рассказчик помолчал, как бы вспоминая. — А не все ль равно, как звали-величали паву ту? Стервой звали! — выругался невольник. — Змеей подколодной! Штоб ей сдохнуть!

И все! Сколько товарищи по несчастью ни спрашивали, Еруслан молчал. Только побратиму шепнул на ухо ненавистное имя царственной сирены.

— Х-ха! О-о! — разинул рот Назар-али. — Неужели?!

— Молчи! — строго сказал Еруслан. — Никому ни слова!

— Да будет по-твоему, Уруслан! Да будет так! — ответил араб и долго еще качал плешивой головой.

Гребцы галдели, обсуждая превратности судьбы, которая одного ласкает, а другого бичом стегает...

— Ну вы, порождение крокодила! — крикнул надсмотрщик. — Набили животы, бездельники. Всем спать!..

— Сам бездельник и сын скорпиона! — раздалось в темноте. — Смотри, попадешь нам в руки, кожу с живого сдерем!

Надсмотрщик замолчал, укладываясь на своем прокисшем ложе в носу кондуры. Воцарилась тишина. С берега долетел тоскливый крик выпи.

Глава вторая

Поражение Летки

Бывает же: живут себе люди, беды не ведают и не ждут, жизнью довольны, все им удается. Так и с Леткой. В десятках битв сражался он с врагами Руси; меткие стрелы пролетали мимо, и острая бранная сталь ни разу не коснулась лихого наездника. Любой самый ловкий и коварный враг встречался с Леткой лишь для того, чтобы найти себе страшную рану, а то и саму смерть.

Друзья любили удальца, ибо душа его молодецкая всегда была открыта для добра. За подвиги сам великий князь Киевский дважды наградил его гривнами — высшим знаком воинской доблести. За спасение княжича Владимира удальцу присвоили звание сотского ближней княжей дружины: это тем боле удивительно, что все гриди в княжеском окружении были рослыми и могучими. Летко же отличался малым ростом и силой великой не обладал. Но подвиги его так же пленяли воображение воинов, как ратные дела былинного богатыря Святогора.

Будучи послом великого князя в Итиль-келе, Летко Волчий Хвост сделал то, что не удавалось самым искусным дипломатам: он сумел расстроить союз Хазарии с Бухарским эмиратом, поссорил между собой кагана-беки Асмида и чаушиар-кагана Равию, ловко увлекши их прелестями женщины-рабыни невиданной красоты. По сути, это Летко поднял восстание бедноты в Итиль-келе, оставив для этого в Хазарии Араза — забытого потомка рода Ашин, рода великих каганов.

При всем этом посол оставался в тени. Даже слово предупреждения объявил хазарам не он, а недалекий умом, но зато страшный видом и голосом боярин Рудомир.

Святослав верил ему, тем более что все сказанное Леткой сбывалось с исключительной точностью, словно только он один и руководил грозными событиями.

А после того, как Летко, будто прочитав мысли князя, посоветовал вести наступление на Хазарский каганат в лоб — по реке Дону, ударом по вражеским крепостям, — Святослав и совсем приблизил его к себе. Великий князь Киевский увидел в молодом сотском дальновидного военачальника и доверил ему такое дело, для которого он не нашел подходящего воеводу из своего окружения, — возглавить поход на Камскую Булгарию.

Совсем недавно князь-витязь под гром мечей о щиты и «славу» возвел своего любимца в достоинство воеводы-тысяцкого. Судьба счастливо увенчала ум и великие дела этого человека...

Тогда, на левом берегу Днепра, после встречи с удалым послом Харук-хана, Святослав посмотрел на Летку с изумлением:

— И тут успел, заманил князя Харука в друзья Руси Светлой?! Ну, коли так, орда его поможет тебе попугать булгар камских. Харук пойдет туда на конях, а ты в лодиях. По мысли моей, вы силой ратной задержите не только булгар, но и буртасы остерегутся пойти на подмогу козарам. И придется хакан-беку одному только со своими ордами стоять супротив моих дружин...

Счастливый ехал Летко на лихом белом коне по улицам весеннего Киева мимо расписных боярских теремов. Ехал, и задорная улыбка не сходила с его уст. Так же задорно-веселы были и два его попутчика: сотский Святич и гридь Тука. Третий вообще никогда не улыбался: это был знаменитый поединщик Абалгузи-пехлеван — хорезмиец на службе у великого князя Киевского. Встречные приветствовали Летку. Но не все: бояре гордо отворачивались, завидуя славе безродного. Однако и высокородные вынуждены были жаться к заборам: связываться с княжеским любимцем опасно, а скорую карающую длань Святослава знали все. Да и спутники новоиспеченного мужа нарочитого сначала работали руками, а потом уж начинали думать...