Станислав Пономарев - Стрелы Перуна Страница 41

Солнце светило с синь-неба. Пахло весной. Лопались на деревьях почки, стреляя в воздух терпким духом. Голова кружилась от весеннего хмельного раздолья.

Навстречу, горяча коней, спешила группа богато одетых всадников. Летко направил иноходца прямо на них. Эти не свернули с дороги, а передний заорал:

— Прочь! Освободи путь конунгу Ольгерду!

Летко Волчий Хвост презрительно усмехнулся, продолжая ехать посредине улицы. Трое его товарищей засмеялись дерзко. А могучий Святич громыхнул басом:

— Катись кренделем, варяг! Не видишь знамено князя великого Киевского на корзне мужа сего?!

Передний всадник-норманн остановил коня и обернулся назад, не зная что делать. Другой, в длинном синем плаще и в крылатом шлеме, горбоносый, с водянистыми глазами и гордой осанкой, процедил:

— Пусть посторонятся.

Передний двинул коня прямо на Летку. Святич рванулся к нему, и не успел варяг охнуть, как был сорван с седла могучей рукой, описал дугу в воздухе и шлепнулся в грязь под копыта коней.

Норманны схватились за мечи. Руссы недобро прищурились. Казалось, боя не миновать. Сюда со всех сторон сбегались любопытные... И вдруг в напряженной тишине раздался звонкий переливчатый смех. Летко вздрогнул, перевел недобрый взгляд с Ольгерда, и словно горячая стрела ударила его в грудь: на высоком поджаром коне, чуть позади варяжского князя, сидела девушка красоты невиданной и смеялась. Глаза небесной лазури смотрели на Летку задорно, и удалой воин вдруг растерял всю свою спесь.

— Храбрый князь, пропусти же нас, — отсмеявшись, серебряно-звонко попросила она. — Нас позвал король Святослав. Он будет сердиться, если мы задержимся.

— Братие, — сам не зная почему, глухо приказал воевода-тысяцкий. — Ослобоните путь князю варяжскому. — И свернул к забору.

Ольгерд глянул на него, снял шлем, склонил гордую голову:

— Я рад был бы разделить с тобой, славный ярл россов, добрую чашу вина. Тебе покажут мой дом. Я жду тебя вечером! И прости, я не хотел тебя обидеть.

— Благодарствую, князь.— В свою очередь поклонился Летко Волчий Хвост. — И ты прости мою дерзость. Не яз тому виной, а красно солнышко да зелена весна.

— Да, весна веселит молодую кровь. Я понимаю, — засмеялся конунг, надел шлем, поднял в салюте правую руку в железной перстатой рукавице и тронул повод рослого вороного коня.

Молодая красавица все так же задорно смотрела на удалого русса и, когда конь ее пошел вперед, вдруг подмигнула Летке и опять серебристо рассмеялась.

Воевода покраснел и проводил уходящий отряд Ольгерда горящим взором. Он не видел, как выбрался из грязи поверженный Святичем варяг; не слышал, как тот, сев в седло, подъехал к сотскому и, свирепо глядя в глаза ему, прорычал:

— Надеюсь, ты знатного рода? Если это так, то я вызываю тебя на бой! Я сын ярла Роальда. Мое имя Ин-гвард! Когда встретимся?

— Встретимся! — презрительно бросил Святич. — Рожу сначала умой, бродяга! Через седьмицу выходи на судное поле около княж-терема на Горе[96].

— Хорошо! — И варяг ускакал вслед за отрядом, не соизволив больше вести перебранку с обидчиком.

А Летко Волчий Хвост, ошеломленный, смотрел на удаляющихся норманнов, и куда девалась его бесшабашная удаль. Он уже не обращал внимания на задорное весеннее солнце, лазурное небо, на терпкий запах лопнувших почек.

— Очнись! — словно из другого мира прозвучал мощный бас Святича. — Что с тобой? Поехали!

— Кто она? — невольно вырвалось у полуоглохшего молодца.

— Краса-то пресветлая? Хороша, слов нет. Да только не по купцу товар: жена она Ольгерда — Альбида.

— Жена?!

— Она. Так што отступись, мил друг. Не накликай беды на свою голову.

— Он же старик!

— Старик не старик, а видать, по душе ей, раз прилепилась.

— Да-а. Ну поехали, што ли!

И все время, пока они ехали до терема Летки, никто не проронил ни слова.

За добрым ковшом медвяной браги молодой воевода был хмур и задумчив. Товарищи никогда его таким не видали. И только Святич понимал друга.

— Выбрось ее из головы, Летко, — вполголоса увещевал сотский удалого наездника и воина. — Эти бабы — змеиное отродье. Берегись их, коль беды не ведаешь. А Альбида к тому ж чуждой крови да и мужняя жена. Ежели уж так приспичило, найдем мы тебе красу-девицу, поглядишь — глаза ослепнут! Отринь грусть-тоску от сердца молодецкого! Нам ли горе горевать, лучше в поле полевать! Нам дева красная — стрелка каленая, а кум-побратим — добрый меч-кладенец! Расскажи лучше, каково там, в Итиль-граде козарском?

— А где подворье Ольгерда? — спросил Летко.

— Быть в гости желаешь? — поморщился Святич, задетый тем, что друг, оказывается, и не слушал его. — Не советую быть на подворье варяжском. В пасть волку лезешь.

— Поеду! Не твоя печаль.

— Гляди, коль так. Дело хозяйское. Тогда и яз с тобой.

— Возьмите и меня, друзи, — попросился застенчивый Тука. — На случай чего втроем способнее будет отмахнуться.

— Ну, а я еще с десятком богатуров неподалеку буду, — поддержал Туку чернобородый Абалгузи-пехлеван.

— Спаси бог, братие, — поблагодарил друзей Летко. — Только ни к чему сие. Кто меня тронет, когда грозное имя Святослава-князя — надежный хранитель мой!

— Так-то оно так. Но все же... Береженый в огне не горит и в воде не тонет, ему и яд тайный нипочем! — Святич засмеялся. — А потом, мне за княжецким столом гульнуть страсть как охота. Аль тебе жалко варяжских разносолов?

— Мне што. Поедем. И ты, Тука, будь с нами. Мыслю, и Абулгас-богатырь тож лишним не будет...

Узнав в княж-тереме, кто такой встреченный им забияка, Ольгерд приветствовал Летку и его друзей на нижней ступеньке крыльца своего терема. Во дворе по обеим сторонам дорожки стояли, словно в почетном карауле, вооруженные варяги, каждый подняв в приветствии правую руку. Летко, обычно пренебрегавший роскошью, на этот раз изменил себе. Даже щеголеватый Абалгузи-пехлеван зацокал от восхищения языком, увидев друга в блестящем наряде. Рубаха алого шелка облегала ладное сухое тело молодого воеводы; синие хазарские шаровары, расшитые серебром и жемчугом, заправлены в красные сафьяновые сапоги; на широком боевом поясе, украшенном крупными рубинами, висит кривая дамасская сабля — дивный подарок Хаджи-Хасана; на голове — высокая шапка из золотистого каракуля; а длинный до пят голубой плащ-корзно застегнут у шеи большой жемчужной пряжкой, цена которой — косяк кобылиц!

Конь-араб, черный как ночь — только бабки белые да звезда во лбу — принес русича. Варяги алчно прищурились, узрев этакое чудо, которое им доводилось видеть только разве у великих властителей Востока. Украшен чудо-конь был столь же ярко, как сам всадник. Султан из перьев черной цапли брызгал голубоватыми алмазными искрами, узда с широкими поводьями зеленела изумрудами, хазарское седло с высокой передней лукой украшено серебром и слоновой костью; широкие стремена тронуты искусной золотой вязью.