Станислав Пономарев - Стрелы Перуна Страница 44

— К чему торопиться? Зайди ко мне, гостем будь. Бузы выпьем. — Патрикий сделал приглашающий жест в сторону каютки.

Глаза хана опять вспыхнули. Этот разговор происходил на тюркском языке, который здесь, на судне, никто не понимал.

Пока сановник развлекал опасного гостя и угощал его роскошными яствами, солнце уже выплыло из-за верхушек деревьев. Катафракты с тревогой наблюдали за отлогим левым берегом. Там бурлила толпа степняков, готовая атаковать греческую кондуру с воды. Хрисант доложил об этом Михаилу. Эрнак тут же, не дослушав, выскочил на палубу и гортанно крикнул что-то своим. Кочевники, все как один, отхлынули от воды, только топот тысяч копыт прогрохотал. Вскоре и его не стало слышно.

— Лихо! — изумился спафарий. — Рукой махнул — и нет никого! Нам бы так научиться повелевать своими воинами...

Хан осклабился, весело подмигнул катафрактам, шагнул обратно в каюту. Патрикий спокойно ожидал гостя.

— Мои люди уже привели десять пар самых могучих волов, — продолжил разговор Эрнак. — Охрану тоже дам. Сам с сыном в заложники пойду. А ты мне дашь бека Хрисанта и того мальчишку в синем архалуке.

— Кого-о?! — изумился и встревожился патрикий: тот, о ком сказал печенег, был царевич Василий. «Однако зорок глаз грязного варвара. Быстро разглядел алмаз в куче простых камней, — подумал Михаил. — Но шалишь! Твоя голова его не стоит!» Вслух же многоопытный грек сказал поучительно: — Среди воинов у меня такого нет! Нельзя требовать невозможного!

Печенег хитро прищурился:

— А зачем мне воин? Мне хватит одного Хрисанта. Он пяти воинов стоит. Пусть вторым молодой невоин будет.

— Он сын купца, — рассмеялся грек, — значит, просто гость на моем корабле. А разве я могу гостя в заложники дать?

— Ну ладно, — вдруг согласился печенег. — А кто вторым будет?

— Найдем.

— Теперь скажи, сколько заплатишь? Дорога трудна и опасна.

— Пятьдесят динаров за весь путь. Ты разве забыл? За царскую кондуру всегда так платили:

— Мало! — ощерился Эрнак, и глаза его хищно блеснули. — Рядом орда баяндуров ходит. Может быть большой бой. Погибнут воины. Жизнь батыра дорого стоит.

— То ли будет, то ли нет! — откровенно рассмеялся патрикий. — За несвершенное не плачу. А если будет бой, то за каждого погибшего воина ты получишь по десять динаров.

— Не я получу, а родичи его.

— Мне все равно.

— Пусть будет так, — согласился хан. — Когда начнем перетаскивать твою большую лодку?

— Как только позавтракают мои катафракты и гребцы.

— Хорошо... К тому времени, когда мы перетащим твою большую лодку через последний порог, бек-хан Кангарии Радман Могучий придет туда. Я думаю, баяндуры побоятся напасть на нас, раз Доблестный так близко.

— И я так думаю, — улыбнулся сановник, наливая в кубок печенега густое греческое вино...

Когда завтрак был закончен, снизу раздались хлесткие удары сыромятного бича, стоны, ругань, стук уключин. Вскоре весла вспенили воду, и кондура ходко пошла к берегу. Рядом с кормчим стоял Эрнак Свирепый, вытянутой рукой показывая направление.

На пологом берегу греческий корабль ждала толпа печенегов. Ревели попарно запряженные волы. Возницы стояли рядом.

Когда нос судна коснулся берега, хан прокричал что-то. Кочевники отхлынули от воды, только остались волы да возницы. Бросили сходни, на влажный от росы песок ступили вооруженные катафракты. От толпы печенегов по приказу хана отделился молодой воин и поднялся на кондуру. В свою очередь на берег сошли греческие заложники: спафарий Хрисант и богатырь, выбранный Эрнаком из числа охранников патрикия Михаила. Оба они, как и печенеги-заложники, были безоружны.

Теперь катафракты выгнали из трюма гребцов. Все рабы были скованы цепями попарно. Отнюдь не для праздной прогулки вывели их. Невольникам предстояла работа тягловой скотины.

Печенеги-возницы по знаку кормчего, оставшегося командовать охраной вместо Хрисанта, подвели животных к носу судна. Рабы стали укладывать под днище тяжелые слеги, снятые перед тем с палубы, закреплять толстые пеньковые канаты на корме, бортах и на носу кондуры.

Наконец с трудом впрягли волов. Все было готово для движения. Возницы возопили, волы напряглись.

— Ну вы, бездельники! — заорал надсмотрщик, сопровождая ругань секущими ударами хлыста. — Помогайте тащить! Впрягайтесь! Вперед!

Рабы со стоном натянули канаты. Тяжелый корабль тронулся с места, пополз и оказался на суше. Пока под слегами был песок, кондура шла туго: волы и рабы выбивались из сил. Но вот полозья коснулись травы, и судно сразу заскользило веселее.

Катафракты с оружием наготове окружили корабль со всех сторон. Кочевники подгоняли своих низкорослых косматых коней поодаль, со стороны суши. По давнему обоюдному согласию между ладьей и рекой печенегов не было.

Патрикий не хотел спускать кондуру ни в одной заводи между порогами до самого захода солнца, он полагал пройти мимо трех нижних перекатов Днепра, если ничего не помешает этому.

Глава четвертая

Заботы Кудима Пужалы

Под ярким солнцем парила бескрайняя степь. Редкие Перелески, казалось, плыли по глади озер, которых на самом деле не было: миражи играли людским воображением.

— Русалки балуют, — говорили смерды. — Заманивают путников. Как только человек ослабнет силами в погоне за водой, оне защекочут его и в подводное царство утащат.

— Тять, а тять! Неужто правда, што там воды нет? — спрашивал голопузый мальчуган.

— А ты спытай, побеги туда, — смеялся отец.

— Так далече же. До того распадка небось версты три будет. Мы там лет ось с мамкой грибки собирали, и воды тогда никакой не было. А какие оне, русалки, а, тять?

— Русалки-та? Да так, девы красные. Только замест ног хвост рыбий.

— А как же оне на деревья лазают? Небось с хвостом-та несподручно?

— А их леший подсаживает. Он их щекочет при сем, а оне смеются.

— Тять, а та русалка...

— Хватит воду в ступе толочь, Мязга. Погоняй волов, пахать время приспело.

Вонзается перо плуга в мягкий грунт, жирный блестящий пласт валится в сторону. Пряный дух земляной кружит голову. Мужик на ходу подбирает горсть жирного чернозема, нюхает и произносит смачно:

— Р-репа!

Следом за пахарем роятся в небе и скачут по вспаханной земле стаи сизо-черных грачей. С ними вперемежку снуют юркие скворцы. Солнышко пригревает, легкий ветерок повевает с юга, от моря Русского[101]. Щебет птичий. Хорошо и привольно! Хлеб родится, три колоса — каравай! Вот кабы не поганые.

Гоняет рало пахарь, а рогатина с отточенным жалом к плугу привязана. Нет-нет да и глянет оратай[102] в даль степную, прикрыв глаза козырьком натруженной ладони: не покажется ли где шальная смертоносная орда.