Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии Страница 45

Что же представляла собой госпожа де Кавуа? Она была молода — на шесть или семь лет моложе своего супруга, а более мы ничего не станем добавлять, чтобы не показаться неделикатными по отношению к даме. Она была красива и одевалась с таким вкусом, что благородная простота ее туалетов неизменно подчеркивала это ее природное свойство. Наконец, она была умна, что в сочетании с упомянутыми качествами ставило ее на высоту почти недосягаемую, в силу крайней редкости подобного набора положительных качеств.

Благодаря этому госпожа де Кавуа имела влияние при дворе и пользовалась неизменным расположением самого кардинала, не однажды во всеуслышание заявлявшего, что эта дама его добрая фея, поскольку лишь ей доступно заставлять его смеяться даже в такую минуту, когда ему совершенно не до веселья. Добивалась она этого не с помощью плоских шуток, что порой в ходу у придворных, напротив, ее речь блистала искрами остроумия, которое удовлетворяло самый взыскательный вкус, делало ее столь неотразимой и создавало такое влияние в обществе, что без нее было положительно нельзя обойтись.

Отсюда следует, что госпожа де Кавуа имела все основания быть сравниваемой со столь волшебными существами, какими несомненно являются лесные феи.

У бравого капитана не было секретов от своей милой супруги. Пожалуй, единственное, в чем он превосходил эту даму. была его супружеская преданность, о чем нам предстоит еще упомянуть впоследствии. Поэтому она быстро узнала о полученном приказе. Будучи, как мы уже говорили, женщиной очень умной и рассудительной, госпожа де Кавуа не преминула поинтересоваться, подписан ли приказ самим королем. Оказалось, что приказ подписан только кардиналом. Увидев, что подписи короля на таком немаловажном документе нет, госпожа де Кавуа глубоко задумалась.

Затем она приоткрыла свои коралловые губки и произнесла:

— Вам следует отправиться к кардиналу, друг мой и почтительнейше просить подтверждения приказа у его величества.

— Но это невозможно!

— Еще менее возможно упрятать за решетку маршала Франции и фаворита короля без королевского приказа!

Тут пришла очередь задуматься самому капитану. Г-н де Кавуа не мог не согласиться, что доводы его супруги вполне основательны.

— Так вы полагаете…

— Что вам немедленно следует вернуться к кардиналу.

— Но ведь он несомненно будет взбешен! Он сочтет это дерзостью с моей стороны и будет совершенно прав! Мое дело исполнять приказ и не задавать лишних вопросов.

— Маршал — один из самых известных вельмож Франции. Он командует швейцарцами. Ему покровительствуют все: и король, и королева-мать, и даже королева — сочетание столь редкое, что я просто не могу вспомнить другой подобный пример. Его просто нет.

— Все это так.

— Вот, вы сами видите!

— Но, как я покажусь на глаза его высокопреосвященству?!

От одной мысли о том взгляде, каким он меня встретит, мне становится не по себе.

— Представьте дело так, будто вы лишь хотите предупредить кардинала о его оплошности. О том, что он запамятовал отдать свой приказ на подпись королю, ведь известно, что король подпишет любую бумагу, если кардинал этого захочет.

— Во-первых, друг мой, кардинал не допускает оплошностей. Во-вторых, он совершенно не переносит, когда ему напоминают о них, а в-третьих…

— Не торопитесь. Вы сами себе противоречите. Давайте все же разберемся: он не делает ошибок или не терпит напоминаний о них?

— Э-э, дорогая моя! Не мое дело судить своего господина, а Ришелье господин грозный.

— Согласна. Но представьте себе, что этот грозный министр завтра будет отправлен в отставку, благодаря проискам королевы-матери, или опасно заболеет, или умрет, в конце концов.

— Храни нас Господь от этого! Ведь в таком случае гвардию кардинала непременно распустят, следовательно, я останусь без места.

— Но остаться просто без места все же лучше, чем поменяться местами с Бассомпьером, который выйдет из Бастилии на следующий день после несчастья с кардиналом. А еще через день его место займете вы, мой друг. Если не прикроетесь сейчас подписью его величества на приказе.

Де Кавуа подумал с минуту.

— Дорогая моя, меня тревожит одна вещь.

— Только одна?

— Вы правы, и я целиком разделяю вашу иронию — оснований для тревоги в моем положении предостаточно. Как ни поступи — все грозит обернуться крупными неприятностями.

Но я имею в виду нечто другое.

— Что же именно?

— Вы так говорите, будто знаете, что кардиналу угрожает какая-то опасность.

— Всем известно, что у Ришелье множество врагов, которые будут просто в восторге, если министр будет повергнут.

Что вас удивляет?

— Так значит, вам не известно ничего особенного?

— Нет, а что мне должно быть известно?

— Я потому и спрашиваю, что не знаю ничего. Одно я знаю доподлинно: наша знать постоянно строит заговоры и покушается на жизнь его высокопреосвященства. А есть еще иезуиты, испанцы, англичане, имперцы, наконец.

— И от всех этих врагов его с успехом уберегаете вы, мой храбрец!

С этими словами, подкрепленными очаровательной улыбкой, госпожа де Кавуа выпроводила мужа из дому, взяв с него слово, что он немедля отправится в кардинальский дворец и постарается как можно быстрее попасть к Ришелье.

Предчувствия не обманули капитана кардинальской гвардии. Его высокий покровитель не скрывал своего неудовольствия. Его усы грозно топорщились, как это всегда бывало у Ришелье в минуты гнева. Бедняга де Кавуа, запинаясь от волнения, изложил свою просьбу. Его прошиб пот. Волновался он не зря. Его высокопреосвященство скривился, словно его вновь настигла отступившая было подагра. Но факты вещь упрямая. Они свидетельствовали о правоте капитана, а вернее, его умной жены. Кардинал всегда уважал логику. Поэтому он указал де Кавуа на дверь, а сам отправился к королю.

Обычно на половине короля было безлюдно и сумрачно.

Склонный к меланхолии Людовик XIII зачастую коротал время в полном одиночестве или в окружении одного-двух приближенных. Однако, на этот раз кардиналу, рассчитывавшему на разговор наедине, не повезло. Не считая пажей и ненавистного шута Маре, его величество окружали господин де Барада, граф д'Аркур и, что было хуже всего, господин де Тревиль.

Его высокопреосвященство попытался отделаться от всех этих придворных, почтительно сообщив королю, что осмеливается беспокоить его по важному государственному делу.

— Ах, герцог, все государственные дела, без сомнения, важны, но в настоящее время для меня нет ничего важнее моего собственного здоровья. Ведь, если Господь приберет меня к себе, мне уже не будет никакого дела до дел государства!